Лунный свет - Майкл Чабон Страница 42

– Лейтенант? – сказал отец Никель, кладя руку деду на плечо.

Дед отвернулся и чуть было машинально не стряхнул руку священника со своего плеча, но в последний момент остановился. Между ним и отцом Иоганнесом Никелем, как между двумя звездами, лежала непреодолимая бездна пространства-времени. И все же в этой холодной пустоте каждый вплыл на миг в объектив другого. Бедный фон Браун! Он должен узнать – дед чувствовал, что обязан его найти и это сказать, – что такое возможно. В космосе разбросаны умы, способные понимать, способные тянуться друг к другу. Он положит руку фон Брауну на плечо, в точности как на его плече лежит сейчас благословляющая ладонь старого священника. Он передаст фон Брауну единственное послание, которым могут обменяться одинокие рабы тяготения: «Мы вас видим. Мы здесь».

В 1972-м дядя Рэй убедил моего отца – в то время врача бейсбольной команды «Вашингтон сенаторз» – вложиться в свое очередное предприятие, сеть бильярдных клубов «Гэтсби». На пике успеха – как раз накануне полного крушения – сеть включала пять заведений в Вашингтоне, Балтиморе, Филадельфии и Питсбурге. Декор соединял элементы джентльменского клуба, традиционного паба и популярных в то время баров, завлекавших женскую клиентуру папоротниками в горшках, поддельными лампами Тиффани и затейливыми новомодными коктейлями. Концепция сочетала элементы безумного прожектерства, уклонения от налогов, отмывания денег и непоправимых ошибок. Дядя Рэй утаил от моего отца, кто их негласные партнеры, а мой отец, судя по всему, утаил, что им уже активно интересуется полиция в связи с неуплатой налогов. Всякий, кто готов потратить несколько часов на старые подшивки «Пост», «Сан», «Инквайер» и «Пост-газетт», может в общих чертах проследить за их фиаско, в результате которого мой двоюродный дед три недели пролежал в больнице после побоев, а мой отец вынужден был скрываться до конца дней [19]. У меня нет ни места, ни душевных сил входить в подробности, да и в любом случае крах «Гэтсби» остался не более чем примечанием в истории филадельфийской мафии.

Для моей семьи, разумеется, это было событие куда более значимое. Когда дядя Рэй оказался под судом, а мой отец – в бегах, отдуваться пришлось деду, бабушке и маме. Дед выставил заградительный кордон железобетонных юристов, но даже при таком щите остались штрафы, залоги и долги. Чтобы добыть деньги, он уговорил дядю Сэмми выкупить его долю в «Эм-Эр-Икс», и счастливейший (или, по крайней мере, самый плодотворный) период его жизни остался позади. Меньше чем через год после утраты любимой фирмы он потерял жену.

Ко времени встречи с Салли Зихель из ценного у него остались только домик (в котором бабушка с момента покупки успела побывать лишь раз) и пятьдесят семь моделей космических кораблей, скрупулезно собранные из самых качественных материалов. Из них дед выбраковал десять лучших, включая хорошенький маленький «Спутник-2», вынуждавший тебя, если откроешь дверцу, созерцать горестную участь крохотной Лайки (хаски из макета масштаба 1:160 для Аляскинской железной дороги).

Через три дня после встречи с Салли он продал все десять близнецам Блюстайн в Коко-Бич, а из вырученных денег заплатил Девону и купил снаряжение для охоты на змею, съевшую Рамона.

Каждый день, кроме воскресенья, в девять вечера Девон забирал деда у придорожной кафешки и отвозил к воротам с подмененным замком. Дед уходил в темноту, нагруженный снаряжением: брезентовым мешком, рабочими перчатками, фонариком и орудиями собственного изготовления. Они включали змеиный крюк (крюк для подвески велосипеда, приваренный к старой клюшке для гольфа), змеиную палку (труба ПВХ малого диаметра с петлей из нейлоновой веревки на конце) и, разумеется, змеиный молот. Ровно через два часа тридцать пять минут он возвращался, неся болотники в руке, чтобы не испачкать машину Девона. Затем Девон отвозил его обратно к кафешке и заступал на ночное дежурство в Фонтана-Виллидж.

– Каждый вечер?

– Кроме воскресенья. По воскресеньям Девон ходил в церковь.

– Я ведь с тобой наверняка в это время разговаривал, верно? Звонил по телефону, ты говорил, что ел на десерт рисовый пудинг, и все такое… а сам в то время готовился к охоте на питона.

Он выслушал мой бессмысленный вопрос и отвернулся.

– Ладно, – сказал я. – Зачем?

– Ты видел передачу «Вторжение чужих». Он не просто ел кошек и собак. Он пожирал пугающее множество местных птиц и земноводных.

– Да неужели?

– Краснокнижных видов.

– И домашних котов.

– Он был чужак. Не отсюда.

– Люди здесь тоже чужаки, – сказал я. – Почему ты не охотился на них?

– Не знаю, – ответил он. – Руки, наверное, не дошли.

– Но я хочу сказать, это же было ради Салли?

– Что ради Салли? О чем ты?

– Питон жрал кошек и собак несколько месяцев, и тебе было по барабану. Потом ты встретил Салли и вдруг захотел его убить. Ты делал это для нее.

– Н-да?

– Ну, дедушка!

– Может быть.

– Сто процентов!

– Ладно, – сказал дед. – Поверь мне, есть куда худшие причины убивать.

Дед отвез Салли в непомерно и неоправданно дорогой краб-хауз в Бойнтон-Бич, украшенную рыболовными сетями ловушку для туристов. Бабушка это место презирала. На обратном пути, как будто ее призрак отравил его чаудер {70}, у деда подвело живот. Как правило, он не ел свинины и морепродуктов, поскольку, хотя давно оставил свою религию в неолите, где, по его мнению, ей было самое место, сохранил то, что называл «кошерным желудком». Сказать Салли про живот ему было неловко: в конце концов всех делов-то – скорее добраться до туалета. По пути из краб-хауза он заставлял себя вести машину спокойно, и усилие это помогало не думать о боли.

– Господи, я только что вспомнил.

Они в сияющем флоридском мраке шли к дому Салли. Она пригласила деда посмотреть, как устроилась. Интерес к чужому жилью был в Фонтана-Виллидж своего рода валютой, даже и для моего деда. Он решил, что приглашение Салли вовсе не обязательно означает что-то еще.

– Кажется, я забыл выключить паяльник.

Днем он чинил старенький радиоприемник «Зенит» соседки Перл Абрамович. Дребезжание удалось убрать, а вот с другой жалобой Перл – что в ее приемнике почти все поют и говорят по-испански, и чем дальше, тем больше, – дед ничего поделать не смог. Паяльник он тем не менее выключил. Это даже не надо было помнить: выключать паяльник вошло у него в привычку. Для того-то, по мнению деда, и нужны были привычки: чтобы не загружать голову.