Музыка тишины - Андреа Бочелли Страница 42

Амос был настолько погружен в эти мысли, что даже не заметил, как дошел до машины Марики, и только когда она распахнула перед ним дверцу, чтобы он мог сесть, наконец вернулся с небес на землю. Не произнеся ни слова, он опустился на сиденье, закрыл дверь и через несколько минут уже был совсем один у себя в кабинете.

Как уже бывало с ним раньше, он сразу почувствовал себя разбитым и одиноким. Он взял с книжной полки какой-то томик: это оказался сборник ноктюрнов Шопена. Амос открыл его и, пробежавшись указательным пальцем по строчкам, пристроил на нотную подставку на пианино, сел и попытался найти покой в музыке. Он играл по нотам, но музыка не находила отклика в его душе, занятой иными мыслями; тогда он вскочил и принялся мерить шагами кабинет. Он признался Марике в своих изменах, но вот что интересно: до этого он не считал их изменами. Как странно!

Однако сейчас ему предстояло вынести строгое суждение: либо его поведение было вполне невинным, и тогда он должен считать таковым и поведение своей бывшей девушки, либо ему следует чувствовать себя виноватым наравне с ней. Концепция, по которой женщина отдается исключительно по любви, в то время как мужчина лишь идет на поводу у своих сексуальных импульсов, не вовлекая в процесс сферу чувств, вдруг показалась ему смешной и бессмысленной, хотя раньше он ее вполне разделял. За все эти годы он не раз знакомился и встречался с девушками, которые вели себя в точности как представители противоположного пола.

Амос внезапно ощутил себя заблудившимся в лабиринте идей, из которого нет выхода. Он чувствовал глубокую усталость и полную потерю интереса к жизни. Медленно, как старик, он поднялся по лестнице, заперся в своей комнате и, упав на постель, почти сразу погрузился в сон.

Спустя всего час Амос проснулся, изрядно замерзший и в отвратительном настроении. Он спустился по лестнице и вошел в кухню, где тихонько переговаривались его родители. Ему не удалось понять, в чем заключалась причина спора, но он был уверен, что речь шла о нем. От этого Амос почувствовал себя униженным еще больше и ощутил странный протест против матери и отца. Тогда он развернулся и направился в сторону гостиной; там он включил проигрыватель и, слушая музыку, принялся ходить взад-вперед по комнате и думать о том, как было бы хорошо жить одному.

«Мужчина в моем возрасте, – размышлял он, – должен быть независимым и жить так, как он хочет, не подвергаясь ничьему контролю. Нет никакой необходимости переезжать куда-то далеко, достаточно просто иметь собственное пространство. Например, я мог бы пользоваться, когда мне надо, двумя маленькими квартирками в Поджончино, которые папа только что отремонтировал. Совсем скоро будет готов и дом напротив…»

Амос имел в виду дом, который отец предназначал для него в случае женитьбы. Правда, работы там велись весьма вяло, так что Амос даже начал подумывать, что отец специально медлит, потому что не считает Марику подходящей для него кандидатурой. Короткими, но выразительными сентенциями синьор Сандро уже дал сыну понять свое мнение по данному вопросу и больше к этой теме не возвращался.

Теперь Амос был вынужден признать за отцом удивительную прозорливость, которая в сложившихся обстоятельствах, с одной стороны, больно ранила и обижала его, а с другой – заставляла испытывать к тому все растущее уважение. У него возникло давно забытое ощущение, что отец может защитить его, уберечь от жизненных опасностей, и в минуту боли это пробуждало в нем детскую надежду на лучшее.

И пока эти эмоции бушевали в его сердце, он вдруг понял, что ему необходимо поделиться ими с отцом. Он бросился к пишущей машинке и стал стремительно печатать:

Бессмысленно спорить: мы никогда не договоримся. У меня нет никаких иллюзий: нас разделяют тридцать лет! Может быть, ты боишься, что не сможешь быть рядом со мной, если препятствия на пути вдруг остановят меня? Не надо волноваться, послушай: у меня проблемы, тяжелые испытания, но… ничто не напугает меня, ничто не остановит, ничто не заставит забыть о том, что я могу побеждать, – и я хочу добиться всего сам. Я хорошо знаю, что тебе сложно оправдать это мое вечное желание бороться, бросать вызов невозможному. Тебе это покажется невероятным, но я все больше замечаю, что очень похож на тебя; и мне бы так хотелось, чтобы силы никогда не оставляли тебя! Чтобы ты мог быть рядом со мной и помогать мне не сдаваться. Никогда!

Амос передал отцу это странное письмо, предварительно сообщив ему о своем твердом решении переселиться в дом в поместье. Кроме того, воспользовавшись выходными, которые семейство Барди решило провести в Лидо Ди Камайоре, он объявил, что остается дома, а ночевать будет в Поджончино, в той квартире, которая выходит на дорогу. Синьор Сандро остался не очень доволен этим, но противиться его желанию не стал; так Амос в короткий срок реализовал свои планы на независимую жизнь. Синьора Эди, в свою очередь, приветствовала эту инициативу, посчитав ее полезной для сына: так он сможет быстрее преодолеть страдания от прошедшей любви, которые делали его столь непохожим на себя самого. Перед тем как уехать на море, она убрала и привела в порядок квартиру, снабдив ее всем необходимым и пообещав еще приложить свою руку по возвращении.

Так для Амоса начался период беспечности, стремительно превратившийся в жизнь без тормозов, полную всяческих излишеств. С ним рядом постоянно находился Кристиано, его юный приятель, только что поступивший в университет. По вечерам они вместе направлялись в Кьянни, где Амос музицировал до полуночи, а Кристиано помогал ему устанавливать и разбирать инструменты и подключать провода. Потом они ужинали вместе с владельцем ресторанчика, веселым человеком, прямо-таки созданным для компании; ужин обычно тянулся допоздна, и вино текло рекой. Часто случалось так, что к их компании присоединялся еще народ, и тогда Амос приглашал всех к себе домой. И вот посреди ночи большая группа бездельников, среди которых были и весьма раскованные девицы, вваливалась в крошечную квартирку, где, тем не менее, всего было вдоволь: великолепная функциональная кухня, ванная комната и две спальни с широкими коваными кроватями. Ничего лучше и придумать было нельзя.

Когда все расходились по домам, чтобы поспать, на дворе уже стоял белый день. Поэтому работяги, по утрам встречавшие Амоса по дороге на поля, удивлялись: он так рано встает! Он же, смеясь, отвечал им, что еще не ложился.

В результате Амос спал совсем мало и часто пропускал обед. Днем он занимался своими лошадьми или объезжал какого-нибудь жеребенка друзей или знакомых, ибо это рискованное занятие, от которого его все отговаривали, пытаясь ставить препоны, для него было уникальной возможностью продемонстрировать окружающим свою смелость и способность бросать вызов невозможному. Когда он седлал жеребенка в первый раз, вокруг загона всегда собиралась публика, и он чувствовал себя немного героем, гнал от себя всякий страх и старался в мельчайших подробностях повторять все то, чему его в свое время научил Толедо. В эти мгновения он чувствовал себя по-настоящему счастливым и уверенным в себе. Это были его минуты славы. Потом он бежал принимать душ и готовился к новому вечеру, а главное – к новой ночи.