Башня у моря - Сьюзан Ховач Страница 42

К этому времени я, как и Фрэнсис, избавилась от моего первоначального недоверия к Линкольну, и теперь, когда война началась, у меня не оставалось сомнений, на чьей стороне правда. Но для меня, живущей ныне в Англии, одним из самых невыносимых аспектов войны было столь несуразное отношение к ней англичан. Прежде всего никто понятия не имел, за что сражаются люди. Большинство считало, что война как-то связана с вмешательством государства и нарушением прав собственности, а у англичан резко отрицательное отношение к вмешательству правительства в эту сферу. Даже люди, симпатизирующие Северу, считали, что дело только в неприятии рабства и не имеет никакого отношения к конституционным вопросам, но в то время эти люди были в меньшинстве, поскольку общественное мнение симпатизировало южанам.

Тщетно Эдвард с иронией объяснял мне, что англичане в споре, как правило, встают на сторону слабейшего. Я пребывала в ярости, и такое объяснение меня просто не устраивало. Я прекрасно знала, что Англия давно озлобилась на северные штаты и рассматривает Америку как конкурента в мировых делах. Перспектива утереть нос этому конкуренту была слишком заманчива, чтобы ею не воспользоваться, но я считала, что такое поведение раскрывает наиболее непривлекательные стороны англо-саксонской натуры.

Несмотря на обескураживающие известия из Америки и несносное отношение англичан, я чувствовала себя хорошо в Вудхаммере и порадовалась, когда мы вскоре стали чуть не каждый день принимать гостей, так что у меня не оставалось времени скучать. Среди знакомых, которых Эдвард пригласил на охоту, был и его ближайший друг лорд Дьюнеден, чью младшую замужнюю дочь я нашла наиболее близкой мне по духу. Ситуация лорда Дьюнедена напоминала ситуацию Эдварда до нашего брака. Он вот уже несколько лет как вдовствовал и подумывал о том, чтобы жениться еще раз. Я даже думала, что он может последовать примеру Эдварда и жениться на женщине гораздо моложе себя, потому что Дьюнеден проявлял необычайное внимание к Катерин, но сама Катерин быстро пресекла мои подозрения на сей счет, сообщив, что я начиталась всяких фривольных романов и имею слишком живое воображение.

– К тому же, – добавила Катерин, наслаждавшаяся уединением вдовьего траура, – я теперь долго не выйду замуж, а если вообще решусь, то выберу не плешивого старика.

Я не думала, что лорд Дьюнеден слишком стар для нее, – Эдвард был старше, но в том, что касается лысины, а к тому же и склонности к полноте – тут я с Катерин не могла не согласиться.

– Но он очень обаятельный, – возразила я. – И очень добрый.

– Может быть, – ответила Катерин с привычной холодностью, после чего мы с ней лорда Дьюнедена больше не обсуждали.

Мы прекрасно провели Рождество в Вудхаммере. Томас научился подниматься на ноги, цепляясь за планки своей кроватки, а Патрик сделал замечательную зарисовку: Томас самодовольно поглядывает на перильца кровати. Патрик был добр с Томасом. Мы втроем часто играли в детской, но, хотя Эдвард каждый вечер и заходил к Томасу пожелать спокойной ночи, он лишь поглаживал сына по головке и наблюдал за ним несколько секунд.

– Томас будет тебе интереснее, когда станет постарше, – предположила я, понимая, что не стоит ожидать от Эдварда поведения Патрика, который возился с ребенком на полу детской. – Вот будет забавно, когда он начнет ходить!

– Дети растут слишком быстро, – ответил он, улыбаясь мне. – Тебе его младенчество будет в радость.

– Ох, это такая радость. Но я жду, чтобы Томас теперь побыстрее вырос, в особенности еще и потому… – Но тут я замолчала. Я хотела сказать: «Потому, что вскоре, к моей радости, будет и еще один маленький», но почему-то прикусила себе язык.

– Почему? – спросил он, но, когда я так и не смогла объяснить, он догадался и поцеловал меня. – А как его зовут? – довольно поинтересовался Эдвард. – И когда появится на свет?

– Я думаю, в конце июня, – пробормотала я, разоруженная его хорошим настроением и чувствуя себя не такой смущенной. – Но имени у него еще нет, потому что имя должен выбрать ты. Имя Томасу я выбирала единолично – теперь твоя очередь.

– Нет, – уперся он. – Ты выбирай.

– Почему? – вскрикнула я. – Разве ты не хочешь выбрать имя? Неужели имя ребенка так мало для тебя значит?

И в эмоциональном припадке, какие свойственны мне во время беременности, я разрыдалась.

– Дорогая моя Маргарет! – Он был потрясен до глубины души. – Что ты говоришь?!

– Тогда выбери имя! – Я рыдала против воли, прижавшись к его груди, это была какая-то оргия плача.

– Дэвид, – сразу же предложил он. – В честь моего брата. Я его очень любил и помню, тебе он вроде бы понравился, когда приезжал в Нью-Йорк.

Это утешило меня. И я сумела произнести:

– Ты рад?

– Конечно, – сказал он, крепко прижимая меня к себе и гладя мои волосы.

Мое лицо все еще было прижато к его груди, и я не видела его выражения.

– Но для нас ведь ничего не изменится? – пробормотала я.

– Господи боже, что ты имеешь в виду?

– Ну вот с Томасом… иногда было трудновато… прежде… и особенно после… правда?

Он помолчал какое-то время, потом отрезал:

– Это все глупости. – А когда я попыталась возразить, он резко добавил: – Ты, вероятно, считаешь меня очень эгоистичным, если думаешь, что я возражаю против детей.

– Но…

– Каждая женщина имеет право рожать детей.

– А долг каждого мужа беременеть жену? Ах, Эдвард, давай не будем говорить о долге и правах! Если ты не хочешь, чтобы я рожала ребенка…

– Моя дорогая Маргарет, – мягко, но очень твердо перебил он, – ты можешь не сомневаться: если бы я не хотел этого ребенка, я бы сказал тебе об этом задолго до его зачатия. А теперь, пожалуйста, не надо больше этой чепухи, или я по-настоящему рассержусь на тебя.

Мне стало гораздо лучше после этих его слов, и я сразу же принялась страстно целовать его. Меня во время беременности постоянно одолевала страсть, но это гораздо приятнее, чем страдать по утрам от тошноты или падать в обмороки.

После Рождества я не поехала с Эдвардом в Кашельмару, а отправилась в Лондон, где доктор подтвердил мое состояние и дал свои обычные скучные советы вести спокойный образ жизни. Вскоре Эдвард вернулся в Лондон, а королева созвала парламент. Потом я и оглянуться не успела, как зима сменилась яркой весной. С начала моей беременности я чувствовала себя превосходно, но в первых числах июня, когда до родов оставалось меньше месяца, случилось событие, обещавшее стать тревожным: дочь Эдварда Маделин бросила свой монастырь и написала отцу – спрашивала, можно ли ей вернуться.

1

Я представляла себе Маделин добродетельной героиней из романа Рэдклифф и фанатичной в своей религиозности, как первые христианские мученики. Никогда прежде я не видела монахинь. Эдвард не хотел с ней разговаривать, потому что она оскорбила его, сначала перейдя в римскую католическую веру, а затем поступив в монастырь, и даже когда она сообщила о своем намерении вернуться в мир, его единственная реакция была такой: «Слава богу, ум вернулся к ней, прежде чем она постарела настолько, чтобы не найти мужа».