Тимолеон Вьета. Сентиментальное путешествие - Дан Родес Страница 43

Малик так часто смотрела на фотографии, что у нее было чувство, будто она сама побывала во всех этих красивых городах, видела зеленую машину с глубокой вмятиной на правой двери, припаркованную напротив Триумфальной арки, а в Италии у подножия странно накренившейся башни ей повстречалась собака с удивительно добрыми и грустными глазами. Но больше всего девочке нравился один постоянный персонаж на всех без исключения фотографиях — ее сестра. Иногда на ней была теплая одежда: шуба и шляпа с большими полями или яркая куртка, кожаные перчатки и ажурная вязаная шапочка. Дома Моракот носила национальную одежду — саронг, и первое время Малик не верилось, что эта молодая женщина, одетая в короткую юбку или затянутая в тугие джинсы, и есть ее сестра. Однако постепенно она привыкла к новому облику Моракот и решила, что европейское платье ей очень идет. Сестра казалась Малик безумно красивой, гораздо красивее пышных дворцов и величественных соборов у нее за спиной — в своих письмах Моракот называла их жемчужинами мирового зодчества.

Некоторые снимки были сделаны другими туристами, и тогда в кадре появлялся муж Моракот. Он стоял рядом с ней и смотрел либо прямо в камеру, либо на жену. «Его глаза светятся любовью», — думала Малик, вглядываясь в лицо мужчины.

Вечерние передачи по телевизору закончились. Послышались шаркающие шаги бабушки. Занавески раздвинулись, бабушка, как обычно, проковыляла к кровати и, откинув москитную сетку, тяжело рухнула на продавленный матрас, набитый соломой и ветошью. Она была очень старой, беззубой и почти совсем лысой. Бабушка уже давно ничего не делала по хозяйству — она могла только спать и есть, иногда у нее хватало сил выползти во двор, где она ложилась в свой любимый гамак, натянутый под домом между деревянными сваями, и мгновенно засыпала. Ее храп разносился по всей улице. Малик любила бабушку, девочке нравилось качать ее в гамаке, словно маленького ребенка.

Правда, случалось, бабушка будила Малик среди ночи и пускалась в рассказы о далеком прошлом. Она нашептывала ей на ухо свои истории, словно это была какая-то срочная новость, которая не может подождать до утра. Эта болтовня забавляла Малик, и она никогда не сердилась на бабушку за то, что та будит ее по ночам.

— Ты знаешь, мне уже больше тысячи лет, — бормотала старуха, шамкая беззубой челюстью. — И я многое повидала на своем веку. Однажды мне даже выпала честь преподнести корзину имбирных лепешек самому королю Джаерварману Седьмому. О, надо сказать, я ему очень понравилась! Я была такой же красивой, как твоя сестра Моракот. Да, да, точно такой же красавицей в скором времени станешь и ты.

Когда Франсуа объявил друзьям и знакомым, что на целый год уезжает работать в Пномпень, все, словно сговорившись, начали донимать его бесконечными шутками.

— Смотри, — говорили они, давясь от смеха, — как бы тебя не окрутила какая-нибудь местная красотка. И вернется наш старина Франсуа с камбоджийской женой.

— С женой?! — натужно улыбаясь, восклицал он. — Вот увидите, я привезу как минимум трех маленьких симпатичных женушек.

Единственный человек, который не цеплялся к Франсуа с глупыми шутками, была его невеста. Она восхищалась благородством и смелостью жениха, отправляющегося лечить бедных камбоджийских детишек, и верила, что он будет усердно работать, регулярно писать ей письма и хорошо вести себя в этой далекой и опасной стране. Франсуа не обманул ожиданий невесты: по выходным он иногда ходил вместе с коллегами в бары и ночные клубы пропустить стаканчик-другой, но всегда говорил твердое «нет» хорошеньким девушкам, которые предлагали свои услуги молодому французскому доктору. Всю неделю он работал в клинике, расположенной в новом современном здании в центре Пномпеня. Больница была построена и оборудована на деньги французского правительства и ничем не отличалась от его парижской клиники. Каждый день перед Франсуа проходили вереницы детей, у которых были самые различные проблемы с зубами — от обычного кариеса до тяжелых, страшно запущенных заболеваний. В основном детей привозили из глухих деревень и маленьких городков. Постепенно Франсуа привык к жаре и присмотрел парочку мест, где вечером можно было выпить пива и поиграть в бильярд, и вскоре его жизнь в Камбодже стала почти такой же однообразно-размеренной, как во Франции. Он спокойно жил и работал до того момента, пока в его кабинете не появилась десятилетняя пациентка. Ее звали Малик.

Девочка испуганно озиралась по сторонам, переводя взгляд с лоточков, где лежали поблескивающие острой сталью инструменты, на белое стоматологическое кресло и устрашающую бормашину, как будто ждала, что в любую секунду все эти коварные штуки могут накинуться на нее, словно разъяренные пчелы. Однако присутствие старшей сестры, которая стояла рядом и крепко держала ее за руку, действовало на Малик успокаивающе. Сестра обняла девочку за плечи, сказала несколько ласковых слов и слегка подтолкнула к креслу. Франсуа как завороженный смотрел на молодую женщину, наслаждаясь ее красотой и естественной грацией; при звуке ее тихого, мелодичного голоса доктор затрепетал и в ту же секунду понял: в Камбоджу его привело вовсе не сострадание к бедным детишкам и не желание улучшить свой послужной список, он приехал, чтобы найти свое счастье — эту прекрасную девушку, на которой он женится и увезет ее домой, во Францию. Сестры поглядывали на молодого доктора и шептались между собой; они пришли к выводу, что он очень симпатичный и на вид совсем не злой. Малик окончательно успокоилась и даже решилась отпустить руку старшей сестры.

Вокруг кресла собралась группа студентов, они с интересом наблюдали за осмотром девочки, что-то записывали и по очереди заглядывали ей в рот. Процедура длилась довольно долго, и Франсуа, не в силах удержаться, время от времени бросал взгляд на Моракот, которая осталась в кабинете, чтобы поддержать сестру. Он подумал о своей невесте и, понимая, насколько бессмысленно проводить какие-либо параллели, все же попытался представить, смогла бы она с такой же любовью и терпением отнестись к испуганному ребенку. Ответ получился отрицательным. Когда осмотр закончился, Франсуа через переводчика объяснил Моракот, что зубы Малик находятся в ужасном состоянии, честно говоря, он впервые в своей практике сталкивается с таким трудным случаем, но они с коллегой, опытным французским доктором с тридцатилетним стажем, постараются сделать все возможное. Моракот внимательно слушала, хмурила брови и озабоченно поглядывала то на врача, то на сестренку. Франсуа сказал, что сейчас его ждут другие пациенты, но он будет счастлив встретиться с сестрами после работы и подробно ответить на все их вопросы. Договорившись поужинать в ресторане неподалеку от больницы, они расстались.

Малик впервые попала в Пномпень. Никогда в жизни ей не приходилось видеть столько мотоциклов, и даже на улицах Баттамбанга, куда они с родителями ездили несколько раз, не было такого количества машин и автобусов. Но больше всего ее поразили столичные достопримечательности: королевский дворец, монастырь Пном, Серебряная пагода. Все эти места Малик видела по телевизору, и ей казалось странным, что они существуют на самом деле и что около них можно постоять, можно прикоснуться к их стенам или, запрокинув голову, любоваться гигантским желтым куполом над зданием Центрального рынка, таким неестественно ярким, как будто это кадр из мультфильма. На улицах было полно иностранцев. У них в деревне иностранцы появлялись редко. Иногда они проносились по улице в больших сверкающих джипах, и ребятишки, стоя на обочине, махали им вслед. Один раз у иностранца сломался мотоцикл, и он, заметив вывеску на дверях автомастерской отца, вкатил машину к ним во двор. Малик, Софал и Панарит, спрятавшись за угол дома, издали разглядывали толстого дядьку с красным потным лицом, который сидел на пустой канистре из-под машинного масла, дожидаясь, пока отец починит его мотоцикл.