Погружение - Дж. Ледгард Страница 43

Этьен запустил бортовой движитель. Они погружались все ниже и ниже. Вода смыкалась над головой. Шестьсот семь метров… шестьсот тридцать четыре… вышли из мезопелагического слоя… вошли в батипелагический. Когда-то юрисдикция государства распространялась на глубину в пять фатомов, до корабельного киля, до якоря. Поле Энки лежало на глубине три тысячи сто тридцать три метра – тысяча семьсот сорок один фатом.

Шар был слишком мал, чтобы встать. Через час у нее затекли ноги. Она стерла скопившуюся от дыхания влагу с окна и выглянула наружу. Оставался еще час спуска.

– Этьен, не могли бы вы выключить свет? – попросил Петер.

– Весь?

– Да, пожалуйста.

Все человеческое исчезло, осталась только подсветка выключателей и тревожной кнопки. Вода ожила, засветились биолюминесцентные рыбы и угри. Сальпа и медузы закружились в почти дискотечных огнях, когда «Нотиль» их задел. Здесь, внизу, все переговаривалось с помощью света: это самая распространенная форма коммуникации на планете. У самых слабых рыб самые яркие фонарики. На одной рыбе была целая кольчуга из серебряных цепочек, отражающих свет. Еще один способ защиты – прозрачность. То есть испускание красного света, чтобы казаться черным и стать невидимым. Или можно наполнить желудок чернилами и исчезнуть таким образом, как будто проглотив магическое кольцо.

На этой глубине они двигались медленнее. Как в песне Рэя Чарльза, которая как раз играла. Вот и мы, она снова в городе…

– Это ты, Дэнни, – сказал Петер.

– Тебе виднее.

Темнота была такой непроглядной, что она вспомнила о летних сумерках в Лондоне.

Они погружались.

– Можно включить свет? – попросил Петер.

– Конечно, – отозвался Этьен.

Все засветилось. Сверкнул значок с золотым дельфином на шапочке Этьена.

Шар скрипел. В микрофонах слышалось потустороннее завывание, стуки, плач, крики, вопли и выстрелы. Стенки замерзали и на ощупь становились влажными. Она почувствовала запах мужчин – наверняка они почувствовали ее запах. Стерла конденсат с иллюминатора локтем. Девятьсот двадцать один метр… Тысяча сорок три…

– По левому борту! Люминесцентные кальмары! – крикнул Петер.

Они нависли над монитором. Она увеличила изображение с камеры.

– А ты прав.

Белые кальмары были как будто инкрустированы изумрудами и аметистами. Огромный сапфировый глаз разглядывал их, а крошечный глазок прятался глубоко в теле, как гениталии. Они плыли под углом сорок пять градусов, чтобы использовать оба глаза.

Петер был тонкий и гибкий, с вьющимися волосами – активист движения «зеленых». Этьен обладал классической внешностью и римским носом. Священнослужитель, пребывающий в полном восторге от жизни или от самого себя.

– Думаю, ты можешь представить мертвого кита, тонущего прямо перед нашим окном. Он падает резко вниз, вот так, – он показал рукой, – какой пир для обитателей глубин! Только подумай о массе червяков и вшей в желудке!

Тысяча восемьсот тридцать метров… тридцать два… Если бы над ними затонула вся Британия, пик Бен-Невис не увидел бы дневного света.

Мимо проплыли медузы с прозрачными пульсирующими желудками. Океан был голоден. Пасть. Могила.

У клюворыла случился сердечный приступ в Лигурийском море, и он умер. Он утонул, и его голова раскололась о стенки подводного каньона. Щеки тут же облепили бактерии. Червяки, крабы-пауки и все прочие создания, способные прокормиться одним позвонком. Большеротый угорь может за минуту сожрать вес, равный своему собственному, а потом неделями ничего не есть.

Глаз одной рыбы занимал половину головы. Другая рыба была смертельно бледной, и ее морда выглядела как губка, которую истыкали карандашом. Каждая дыра была датчиком, отслеживающим любое движение рядом.

«Нотиль» остановился в холодном слое воды. Перевернулся килем кверху, выровнялся, вздрогнул и снова пошел вниз. Термальные слои – как лестница, идущая вниз. Подумав о термальных слоях, она представила себе литографию с кораблем работорговцев, застрявшим в одном таком слое и не способном погрузиться ниже, вечно несомом куда-то Североатлантическим течением. Огни залило водой, стволы орудий и легкие полны водой, а души моряков живы.

– Страшно, – сказал Петер. Они говорили о глубине. – Я имею в виду, что ад вполне может находиться здесь. Это предопределено эволюцией.

Этьен полагал, что – если говорить в геологических терминах – человек считается короткоживущим видом.

– Мы вредные. Мы очень быстрые. Такие макароны для эволюции.

– Лапша быстрого приготовления, – предложила она.

Если планета продолжит вращаться, если на ней будет вода, глубина останется прежней до конца времен. Мгновенно приготовленная и мгновенно исчезнувшая. Если бы человек хоть как-то осознавал масштабы, он бы умер от стыда. Его спасение в том, что он все отрицает. Ей самой казалось, что homo sapiens находится то ли в начале очень долгого путешествия, то ли в конце очень короткого. Если его ждет настоящая одиссея, то история со времен шумеров будет поистине бесценной. Если это была короткая прогулка, следы человеческой жизнедеятельности – мусор.

– Даже миллиарды людей, проедающих дорогу сквозь коров, яблоки и прочее, не могут сравниться со здешней жизнью. Ее невозможно уничтожить. Она кормится смертью – даже меньше, чем смертью. Она меняется и двигается дальше, в еще более горячую воду.

* * *

Многое зависит от способности ученых манипулировать микрожизнью. Возможно, в будущем микроорганизмы будут помещены в углубления на поверхности отражающего свет шара, чтобы оживить его. Узнав, как возводить купол над камнями и как управлять гравитацией, чтобы она нас не ослабляла и не вызывала тошноты, подавленности и депрессии, мы сможем превратить снабженную жизнью Луну в корабль. Она, разместившись в центре водяного шара размером с Сатурн, поплывет в космосе, как миниатюрная Апсу. Мраморный шарик внутри мраморного шарика.

Задачи нового мира похожи на задачи, встающие на дне морском. Нужно спрятаться от хищника, найти еду и найти партнера.

* * *

Понятно, что всегда хочется вернуться назад, в страну чудес, где цвета такие яркие, как платье дамы червей, извлеченной из новой колоды. Но возвращение – это воскресение. Не самая распространенная штука. Возможно, она вообще за пределами теории вероятностей.

Нельзя со всей уверенностью говорить о душе, но совершенно очевидно, что нашим телам предстоит разложиться. Прах наших тел может стать частью лошади, осы, петушка, лягушки, цветка или листика, но на каждое такое мыслящее создание приходится целый квинтиллион микроорганизмов. Гораздо вероятнее, что большая часть нашего тела станет простейшими, а не, скажем, огромной мышью-полевкой.

Скорее всего, рано или поздно, часть каждого из нас, которую перенесут ветра и реки (или море, которое затопит кладбище), обретет новую жизнь в трещинах морского дна, гидротермальных источниках или лужах расплавленной серы, где обитают циноглоссовые рыбы.