Суета Дулуоза. Авантюрное образование 1935 - 1946 - Джек Керуак Страница 43

«Не знаю, мистер Английский, но сойдите, пожалуйста, с этого пирса – судя по всему, мы сейчас его протараним…» Но он меня не слышал из-за ветра, и прибоя, и шума кранов и лебедок, которыми разгружали другие суда поблизости в Мёрзисайдских доках.

«Янк! Янк!»

«Но, чвак, – сдается мне, капитан наконец-то напился впервые, а то и старпом тоже, шнапсом, – но прошу тя, развернись и беги как можно быстрее, это судно не тронет причал впритирку, оно его протаранит! Весь мостик пьяный!»

«Эй? Эй, чего? Салерно!»

Я продолжал ему махать, чтоб ушел. Показывал на форштевень, на мостик, на причал, на него, говорил: «Беги беги беги… отсюда!» Он сорвал с головы котелок и убежал со своим великом, который толкал, ну и само собой, нос п/х «Джордж Уимз», несущего 500-фунтовые бомбы под красным динамитным флагом, воткнулся прямо в этот сгнивший деревянный причал и совершенно его уничтожил, се-рак-ке-рак-крак, балки, деревянные доски, гвозди, старые крысиные гнезда, вся мешанина мусора на дыбы, словно бульдозером, и мы остановились как вкопанные в Великой Британии.

«Царственный остров».

Теперь же, будь там современная бетонная постройка, прощай, Дуй-в-Ус, эта книжка, вся команда и ничего, кроме команды, и Ливерпул напополам.

Куда отправляется капитан, когда судно его наконец стоит у стенки, и вот он такой выходит после ужина, весь разряженный в свой лучший костюм, при погонах и всех делах, и осторожно шагает вниз по трапу к поджидающему такси либо лимузину? И это тут, в военном Ливерпуле, собрался ли он отужинать (сперва коктейли) в замке на моребьющем утесе? Или где-то в салоне? Фактически и куда исшрамленный первый помощник идет со своим рыкающим мазком мыслей, куда-нибудь к дружкам позловещей? Фактически и даже боцман, и нижайший португалец-ординарец, и машина, куда они все направляются? Все принаряжены и вышагивают наружу? Все меня изумляют, пока я гляжу, как они уходят. Потому что я согласился поработать все выходные за португальца-ординарца, чтоб, когда он вернется, у меня бы оказалось целых два дня подряд. Всем интересно, что я-то собираюсь делать? Но куда уходят капитаны? Это как спрашивать, куда уходят умирать слоны со своими бивнями. К какой-нибудь тайной блондинке? К какому-то старому пронырливому британцу, другу морскому волку, который учил его читать карты в Магеллановых комнатах? Мне безразлично, какой порт – Норфолк – Виргиния, Ливерпул или Гонконг, – они наверняка бывают в разных странных местах. И вот я наблюдаю, как все сходят на берег, мне же сидеть на борту два дня и возиться с прожекторами на выгрузке и проводами, которые подают к ним электричество, делать кофе вахте у трапа, а наутро смотреть на этих чокнутых ливерпрудских докеров, как они прилетают на своих велосипедах с обедами и термосами «тая», как рьяно приступают к «работе» по выгрузке тех охренительных 500-фунтовых бомб, суженых бедному старому милому Дрездену, или еще чему, или Хамбургу.

Но в тот первый вечер, в пятницу, на берег сошла практически вся команда, я повытягивал везде лини, поставил дополнительные швартовные щиты от первородных крыс, направил в нужную сторону прожекторы, сделал кофе, и по большей части провел бо́льшую часть времени, передвигая всякое по палубе и твердя себе «Па-а-слушь-ка, Прий-ятеель», подражая ланкаширским выговорам докеров. Нос мой чуял речную прохладу, мне было здорово, совсем один практически на большущем пароходе, как вдруг мне стало взбредать на ум, что я однажды стану настоящим серьезным писателем и у меня больше не будет времени валять дурака с поэзией, или формой, или стилем. Кроме того, на закате, красном на жидком животе Мёрзи, подходит ко мне старейший и малейший сухогрузик, что я в жизни видел, а на корме у него сидит старичье на старых стульях, курит из трубок, п/х «Долгий путь домой», курсом на Бангкок, наверное, в тысячный уже раз, судно просто скользит мимо меня у лееров, старики наверх не смотрят, до них рукой подать, ну шестом во всяком разе, к заходящему солнцу идут они в долгие рейсы по Тихому океану: и я рассуждаю про себя: «Джозеф Конрад не ошибался, есть на свете старые морские волки, что бывали везде, от Бомбея до Британской Коламбии, курили свои трубки на полуютах старых морских судов, практически родились они в открытом море и в море умрут, а наверх даже не глянут… У них внизу даже кошки есть от крыс, а иногда и собака… Что за табак они курят? Что они делают, куда ходят, когда влатываются в свои выходные прикиды в Макао, делать что? Что ж за громадная херотень это для меня, даже осмеливаться думать о чем-то, когда все уже сказано и сделано, Приийя-атееель, скаажы-къ, лини ты правильно сверни-къ…» Разговаривая сам с собой, я смеялся всю ночь. Ни капли в себя не принял аж с самого Бруклина… Кому оно надо?

Может, в полдень соскользну я вдоль по брусчатке улиц Мёрзисайда и ткнусь в паб, он был всегда закрыт, у них в военной Англии не только колбасы не было, кроме той, что с опилками, но и пива какого надо. И вечно закрыто. Какой-то дерзкий старый бродяга в баре пожаловался, что беднота Ливерпула уголь себе в ванны складывает.

Но когда мои выходные закончились и португалец вернулся сменить меня с работ на два дня, я надел СВОЙ выходной наряд, который состоял из блестящей намасленной черной кожаной куртки, рубашки хаки, черного галстука, фуражки с козырьком Торгового Флота из Армейского-Флотского магазина с липовым золотым плетеньем, черных начищенных ботинок, черных носков, и шагнул с трапа, оставив все бодуны возвратившейся команды за спиной, и пошел покупать билет в Лондон, Англия, на Мидлендской железной дороге.

В центре Ливерпула я подстригся, потусил по вокзалу, по клубу ООО, разглядывая журналы и игроков в пинг-понг, дождь, обледенелые старые памятники у набережной, голуби, и сел в поезд по странным дымнокотлам Биркенхеда и – в самое сердце La Grande Bretagne («Великой Британии»).

Затем вышло солнце, и наш поезд залязготрескал по красивейшей зеленой местности, Англия в сентябре, в начале сентября, стога сена, парняги на велосипедах ждут на переездах, пока мимо не пронесется наш поезд, сонные узенькие речушки, что, очевидно, кормят коттеджи, сквозь которые падали так, словно содержали в себе все воды Манны, изгороди, старушки в шляпках Уолтера Пиджена подстригают изгороди деревянно-кирпичных коттеджей, весь комплект Англии, какой мне всегда хотелось увидеть, но только, чтоб увидеть, приходилось стоять там у дверного окна в почтовом вагоне и ревностно выглядывать, потому что на полу сидели три сотни австраляков, курили, орали и перекидывались в карты солдаты. Во всем поезде нигде нет места. Бум – мы влетаем в ночные огни Англии, бам – Бёрминэм, Мэнчестер, как хочешь называй, а наутро я сплю на полу весь грязный и растрепанный, как все остальные солдаты, но нам все равно, потому что мы в городке Лондоне на побывке.

В те дни я знавал подземки весьма неплохо, поэтому сел в подземку от железнодорожного вокзала до Трафальгар-сквер, которая, мне было известно, располагалась рядом с Пиккадилли-сёркус, но мне хотелось увидеть голубей, Трафальгарскую статую Нелсона почему-то, да и все равно пацанчик начистил мне ботинки, и я весь прихорошился в клубе ООО и отправился шляться теплым городским днем премного довольный, зашел даже на авангардную художественную выставку и послушал, как местные современные интеллектуалы рассуждают, как и до, и во время, и после любой войны на вашей чертовой исторической карте.