Светило малое для освещения ночи - Авигея Бархоленко Страница 43

— Ааааа… — зашлась, зажмурившись, медсестра. Лушка подождала, пока той потребуется новый воздух.

— Три секунды, — повторила Лушка и выпустила воротник. Тело проткнуло метровое расстояние до пола, не успев закончить трехсекундного крика. Лушка спрыгнула рядом. Приземлившись на нечувствующие ноги, сестра открыла безумные глаза. — Сейчас ты за ним сходишь, — сказала Лушка. — Может быть, он жив. Пусть лучше будет жив.

Сестра торопливо закивала. Она год назад закончила медицинское училище и с тех пор неподкупно боролась за полную стерильность в лечебном учреждении для нервных больных. Свистящая горлом санитарка наклонилась, чтобы ее поднять.

— Дочка, что же ты, дочка… Мне крикнули — котенок, мол… Я бежать… Не тобой сотворено, не тебе распоряжаться… Стоять-то можешь? Не переломалась? А ему как?..

— Сейчас… — без голоса сказала сестра. — Я схожу.

— Любого принеси, — велела санитарка. — Если что — сама похороню.

Стараясь не прикасаться к Лушке и не поднимая ни на кого глаз, медсестра торопливо пошла. Ее заносило от одной стены к другой.

— Сиротная-то какая, Господи! — вздохнула санитарка. — А ты-то, Луша, ты-то… Куда этак-то? Не можно это… А за черту ступишь? Близко ведь черта-то. Не можно.

— А как можно? — спросила Лушка. Санитарка покачала головой:

— Злого злым не потушить.

— Я без зла, — возразила Лушка.

— Да я знаю. Я бы, может, и сама… Я ведь их всех в хорошие руки пристраиваю, то детишкам, то взрослому на радость. Маленькие, а грехов-то на себя оттянут!

— Теть Лиза, не думай плохо, — попросила Лушка. Ей было важно, чтобы хоть кто-нибудь плохого не думал.

— Бедолага ты, бедолага! — вздохнула санитарка и придвинула Лушку к необъятной груди.

Лушка уткнулась в теплое, хотела заплакать и не смогла. Санитарка неразборчиво бормотала, успокаивая, целиком слышалось только «Ничего, ничего». Тяжелая рука гладила Лушку по спине. Так же, должно быть, гладили кошку, рожавшую разноцветных котят, одинаковое «ничего, ничего» говорилось всем, и зверям в том числе. Оно лишнего не обещало и ни с кого ответственности не снимало, оно подразумевало: ничего, ничего — выкарабкаешься; ничего, ничего — не ты одна; ничего, ничего — делай как надо, а там посмотрим. После такой процедуры кошка наверняка бесстрашно рожала, вырабатывала молока столько, сколько нужно всем, и не раз, наверное, усыновляла приблудных, а хозяйке доверяла, как себе. И Лушка поняла, что утыкаться в чужую грудь у нее никаких причин, и без обиды отстранилась, а санитарка в самое вовремя ее выпустила и, определив момент новой формулой «вот так-то», пошла домучивать штатную работу.

Вокруг еще мгновение поприсутствовали наблюдавшие, но, оказавшись около Лушки без прикрытия, тут же растеклись кто куда и всосались в отделенный коридорный союз. Лушка вдруг удивилась, что за все время пребывания здесь в ней приняли по своей воле участие только трое: неведомая женщина, которая не уставая уговаривала вернуться из туннеля, недавняя целительница, лечившая ее шерстяными носками и завещавшая пальму, и сегодняшняя одышливая уборщица. Только они не устрашились чужих сумерек и приблизились, чтобы помочь, ничего себе не требуя и ни в чем не виня, а прочие шарахались или сколь могли незаметно сторонились, избегая прикасаться даже взглядом. И как бы она перед собой ни выпендривалась, что, мол, чихать ей на всех с местной телевышки, это было обидно, тем более что причина крылась совсем не в том, что Лушка избавилась, как могла, от ненужного своего продолжения, — целительница в этом отношении вряд ли находилась в преимущественном положении. Не в ее грехе тут дело, а в чем-то непонятном. И вот старушка с газетным ридикюлем своя, и своя краснознаменная баба в повязке из вязаного воротника, или рыхлая деваха с куриным умом, а Лушка от всех — за демаркационной линией. Есть еще Марья, но Марья отодвигает всех сама, она самодостаточна, как здоровая бездомная кошка. Лушка вторглась в ее мир собственным усилием. Марья быстренько устроила ей вступительный экзамен, и, не удовлетвори Лушка каким-то сверхматематическим Марьиным выкладкам, не быть бы ей ни слушателем заумных курсов, ни удостоенным бесстрашного доверия лицом.

Чем и как Марья определила в Лушке устраивающие ее качества? И чем определяет Лушка витиеватые настроения псих-президента?

Я ничего ни о чем не знаю, подумала Лушка посреди странного безлюдья — даже стулья под пальмой были сиротливо пусты.

А этого и нельзя знать, сказала Лушка самой себе. А может быть, это сказала молчаливая пальма.

Ладно, сказала Лушка, теперь мне будет на чем сидеть.

Ага, сказала пальма, а я буду с тобой говорить.

Ага, согласилась Лушка, только этого не может быть.

Почему не может? — спросила пальма.

Потому, что у тебя нет такого, чем говорят, сказала Лушка.

Но ведь ты сейчас говоришь совсем не таким, которого у меня нет, а таким, которое есть у всего, сказала пальма.

Ну да, ведь я молчу, удивилась Лушка, но всё равно тебя слышу.

Ну конечно, сказала пальма, это одинаково — слышать свое и чье-то.

Но мое происходит из меня, возразила Лушка.

Совсем нет, сказала пальма, совсем наоборот. Это ты происходишь из чего-то.

Но у тебя одно, а у меня другое, не соглашалась Лушка.

Естественно, сказала пальма. У воды в банке другая форма, чем когда она в ведре. Общая влага заполняет приготовленное тобой место. Или приготовленное мной. И от твоей формы получается твоя мысль. Или от моей формы — моя.

Если я — форма, то я должна всегда думать одинаковое, сказала Лушка.

Повторяется тот, кто думает мало, отозвалась на это пальма. Кто думает больше, каждой мыслью создает себе новую форму, в которой отольется следующая мысль. Просто не надо пугаться последней мысли и возвращаться к предпоследней. Надо строить лестницу и не бояться заранее, что где-нибудь закружится голова.

Хочешь, чтобы я думала, что все это говоришь ты? А если — думаю я?

Конечно, ты, подтвердила пальма.

Это как? — нахмурилась Лушка. Ей совсем не хотелось лишиться финикового собеседника.

Могла бы догадаться и сама, ответила пальма. Всё, что считает себя отдельным, меряет собой. Мое ты воспринимаешь своим. Значит, ты воспринимаешь от меня только часть и дополняешь эту часть собой. Это так всегда. Мы не можем совпасть. Совпадение вообще не нужно. Тот, кто совпадает, теряет свое место.

Умирает? — Лушке показалось, что она понимает. Ведь это так очевидно — всё то, что она слышит.

Перестает быть, поправила пальма.

Лушке стало жаль, что здесь нет и Марьи. Марья поняла бы в этом больше.

Нет больше и нет меньше, возразила пальма. Есть — разное.

Интересно, подумала Лушка. Она отзывается на каждое слово. А молчать она может?