Здесь и сейчас - Лидия Ульянова Страница 43

Так получилось, что с легкой подачи Гюнтера я обрела новую очень милую знакомую, почти приятельницу. Мою преподавательницу русского языка Наташу. Наташа в свои тридцать пять была одинокой, жила одна и тосковала в Германии. Поэтому мы часто вечерами выбирались с ней посидеть в каком-нибудь недорогом ресторанчике или заходили к Питеру. Наташа была легкой в общении, в ее обществе я чувствовала себя необыкновенно комфортно. Даже если бы она не занималась со мной языком, я и тогда с удовольствием проводила бы с ней время. Не очень много, не в ущерб сыну.

Сначала мы разговаривали только по-немецки, потом как-то незаметно перешли на русский. То есть перешла Наташа, а я так и отвечала ей на родном. Но постепенно Наташе удалось меня разговорить, заставить произносить вслух русские слова. Мне казалось, что у меня сломается язык, было так тяжело. Но мы только смеялись, не сдавались и верили, что у меня все получится. У себя в магазине я нашла запылившуюся детскую книжку про русского Пиноккио, который почему-то назывался у них Буратино, и прилежно осваивала ее перед сном.

Мне очень хотелось познакомить Наташу с Клаусом Амелунгом, но нам не везло – мы так его ни разу и не встретили. А спрашивать о нем у Питера мне было неловко. Зато Наташа познакомилась с Оливером, и сын взял с нее обещание тоже заниматься с ним языком. Она очень понравилась Оли, и маленький негодник во всеуслышание заявил, что просто счастлив, что наконец-то у мамы завелась настоящая подруга и мальчик может свободнее располагать личным временем. Я в этот момент с легкой грустью осознала, что день, когда мне предложат в день рождения сына пойти куда-нибудь из дома погулять, не за горами. Тем не менее пока Оли регулярно напрашивался на прогулки в нашей женской компании.

После работы я частенько наведывалась в супермаркет «АЛДИ», что рядом с портом. Вообще-то я не люблю «АЛДИ», но именно здесь, в портовом квартале, можно было с большой долей вероятности встретить русских моряков. Встретить, чтобы послушать чужие разговоры, почему-то они обычно приходили в магазин компанией. Я ходила по торговому залу, наполняла тележку малонужными пакетами и коробками и банально подслушивала. Стыдила себя за это, но снова шла. Наученная горьким опытом, я больше не лезла с советами и помощью, только слушала.

Непонятные мне, неизвестные прежде русские оказались обычными людьми, осаждаемые понятными мне проблемами: купить с хорошей скидкой подарки на Рождество, подработать сверхурочно, чтобы с семьей поехать в Египет, получить повышение в должности, купить таксофонную карту, чтобы чаще звонить в Россию.

А дома вечерами я упражнялась в языке самостоятельно. Когда Оливер ложился спать и меня никто не мог слышать, я ходила по дому и на ломаном русском комментировала собственные действия. «Я открываю холодильник, чтобы достать яблоко». «Я беру нитку, иголку, беру пуговицу и сейчас буду пришивать ее к куртке сына».

Зачем я с таким упорством тренировалась в этом языке? Могла только недоуменно пожать плечами. Но мне нравилось. Казалось, что с освоением чужого языка пришла в мою жизнь некая новизна. Словно наконец-то переменился ветер и подул мой любимый, с моря, пропахший йодом, свежий и пряный. И хотя ничего глобально не сдвинулось с места, Эрика наметанным глазом тут же заметила перемену и принялась ежедневно выпытывать: кто тот Тиль Швайгер, что сумел растопить мое холодное сердце.

Марина Львовна сдержала слово – они с Николаем готовились к отъезду в Африку. Алжир или Египет, обещали сказать в последний момент. Николай грядущие перемены воспринимал безо всякого энтузиазма, ехать не хотел: в Африке не было привычной охоты и рыбалки, не было годами спитой и спетой компании, не было даже гаража, где всегда можно укрыться от семейных проблем. А пока вместе с женой он покорно ходил на заседания каких-то комиссий в райком, заполнял анкеты, собирал справки.

Надежда сдержала слово, выйдя на работу на «Русские самоцветы». Ездила туда через весь город, возвращалась домой поздно, с непривычки очень уставала, но не жаловалась, глаза горели. Вечером что-то с упоением рисовала, но никому не показывала и папку с рисунками хранила в комнате у Киры, которой доверяла.

Тренер сдержал слово – Любомир оказался студентом института Лесгафта. В институте, однако, Любашик практически не показывался, зато еще тщательнее крутил педали на спортивной базе. Дома тоже показывался редко, только ночевал.

А вот Вера подкачала, завалила экзамен по биологии. Понятное дело – она весь год честно готовилась в текстильный, на биологию внимания не обращала. А биология в школе хромала, биологичка слыла особой странной, все внимание уделяла воспитанию у подрастающего поколения любви к родной природе. Любовь же вещь нематериальная, к строению цветка и количеству позвонков отношения не имеющая. Родители предлагали поступать в текстильный на вечерний, чтобы хоть как-то закрыть вопрос с дальнейшим образованием, но Вера решительно отказалась: чувствовала, что путь это тупиковый, намертво перечеркивающий ее с таким трудом принятое самостоятельное решение. Устроилась лаборанткой в ветеринарный, на кафедру микробиологии, чтобы позаниматься, а через год снова поступать. Выдавала студентам наглядные пособия, сеяла по пробиркам демонстрационные микробные препараты, варила питательные среды, мыла пробирки и полы. Насквозь пропахла средой Эндо и мясо-пептонным агаром, руки сплошь были в ожогах от кипящих сред и порезах от битых пробирок. В метро читала химию и биологию, почти всю зарплату отдавала репетиторам.

Только в Кириной жизни ничего не менялось, она была и оставалась хранительницей очага, примиряющей силой и домашним ангелом. С годами стало тяжелей бегать по магазинам, стоять в очередях, носить неподъемные сумки, готовить на большую семью. Но в последнее время готовить приходилось намного меньше – все обедали на стороне, дома почти не бывали. А вот уедут Марина с Николаем – и вообще семья на треть меньше станет.

Марина хоть и хорохорилась, но детей оставлять боялась. Виданное ли дело, чтобы из-под маминого крыла, да в омут головой. Это они только с виду такие самостоятельные – что хочу, то и ворочу! – а на деле ведь несмышленые, глупые совсем. Разве что драться перестали. Но командировка позволяла купить кооперативную квартиру, жить вместе становилось тесно. С каждым из детей была проведена индивидуальная прощальная беседа с вправлением мозгов и строгим наказом во всем слушать Киру.

Уже взяты были билеты на самолет, упакованы чемоданы, когда случилась очередная напасть – очередные канадские гости, а точнее гость. Ехал поглядеть на историческую родину сын тетушки Нины Уолтер, по-русски Володя. Сорока с лишним лет Володя работал в Торонто зубным врачом, имел собственный дом и не имел собственной семьи. По-русски он понимал, пусть и недостаточно хорошо, но почти не говорил – в этом принимающая сторона видела большую проблему. Почти все старшее поколение в школе изучало немецкий, да и тот успешно забыли. Вся надежда была на Веру, освоившую английский язык если не в совершенстве, то далеко за пределами фразы «London is a capital of Great Britain».

Снова собиралась за хлебосольно накрытым столом большая семья, снова закрывались поплотней форточки и задергивались занавески. Все по заранее утвержденному и отработанному сценарию, с той разницей, что в этот раз желающих встречать родственника в аэропорту никак не находилось. Все боялись: одно дело – безобидные старушки, выходцы почти что из СССР, а совсем другое – молодой мужик, коренной канадец. Вдруг он агент ЦРУ, вербовать примется прямо у трапа? Что тогда, в КГБ на него стучать или соглашаться? Рисковать имеющимися благами, пусть и небольшими, никто не хотел.