Русачки - Франсуа Каванна Страница 44

В отличие от других бараков, почти все здесь способны более или менее удачно выкручиваться по-немецки.

* * *

Часто заговаривают, — да все чаще и чаще, — о том, чем все это закончится. Одни думают, что америкашки, как только ликвидируют Гитлера, пойдут тем же махом проглатывать Красную Армию и ликвидировать навсегда коммунизм, ведь в конечном итоге в этом и заключалась исходная цель войны, дали же Гитлеру нажраться Австрией, Чехословакией, Польшей, Голландией, Бельгией и Францией только потому, что настоящей причиной, по которой терпели его капризы, был Великий крестовый поход на Восток, ему полагалось в конце всего этого раздавить большевиков и оставить там столько перьев, что останется только нагнуться, чтобы подбирать кусочки и ликвидировать, в свою очередь, нацизм, разве что, поразмыслив, быть может, припасли бы его где-нибудь в уголке, — еще пригодится, — так нет же, этот здоровый козел непутевый дает мужикам расквасить себе морду. Отсюда и обязательство помогать Сталину (который все же левее, а значит, более «демократ», чем Адольф) для публики, которая перестала бы вообще понимать что-либо, если сделали бы обратное, но как только русачки в поле зрения, врезают им Перл-Харбор, а что до предлога — всегда найдется.

Это из твоего окна такое видать, толкуют сторонники другой гипотезы! Русачки двинулись, чтобы утрахать Европу, а теперь, раз уж они в пути, остановятся они аж у берегов Атлантики, в Сабль д'Олонн {75}, смахнут они тебе и Петена, и Муссолини, и Франко, и Салазара одним махом, это есть наш последний и решительный бой, Революция идет и завтра будет победной, па-а-ста-а-ранись, молодая гва-а-рдия на марше!

Попадаются и скептики, — здесь я один такой, — которые говорят, все вы здесь простофили, Гитлер не смог переломить хребет Сталину, — что правда, то правда, — большое будет от этого разочарование для мирового капитализма и для дам, которые дают на церковь, но все-таки он на славу потрудился, хотя бы уж в том, что всю эту кокнутую Европу придется опять отстраивать, все это добротное вооружение, которое изошло дымом или легло на дно горькой волны — все уже вызвало приток немалых бабок, и это нескоро кончится! Сталин не такой козел, чтобы устремляться в мировую Революцию, — такое годилось для всяких там Лениных и Троцких (ну и поднаторел же я в этой общаге!), у Сталина должность — во! Он только что ее консолидировал, настоящий гранит, назначил себя маршалом СССР, теперь он уже старый, усталый, повеселился он всласть, будет теперь любоваться на себя в зеркало в своей роскошной униформе и лопать вафли, по мне, так вряд ли он дойдет досюда (тут уж я шел на риск!). Не волнуйтесь, закончится все междусобойчиком, как Первая мировая: ты мне — Варшаву, я тебе — Уагадугу {76}, все друг друга как следует поимели, а в конце договора уже маячит Третья мировая, автоматически, как по писаному.

А если, талдычит кто-то, допустим даже, дойдут они аж досюда, русаки эти, что же тут с нами станет?

А кстати… Вопрос толковый. И задаем мы его себе иногда, ненароком. Насильственно или по доброй воле, военнопленные, дипишки, беженцы, петеновцы… русским небось наплевать на все эти тонкости! Девчата сказали мне, что вполне вероятно, что любой советский, который дал врагу себя заграбастать, — неважно как, — будет тем самым считаться виновным и годным к Сибири. Возврат военнопленных и перемещенных лиц закончится массовой ссылкой на Восток, это почти верняк, и это никак их не радует. Так что у нас-то, грустных козлов, налицо есть все шансы оказаться в других бараках, таких же гнусных, как этот, и лопать мороженые кольраби в другом захолустье, еще более мерзком, чем здешнее. Ну мужики, поехало, мы рабы новой Европы, мы всего лишь комочек дерьма на сапогах завоевателей, поедем рыть ямы, ворочать щебень, таскать рельсы, а за спиной нашей будут стоять козлы с гумми [17]и шпарить тебя по икрам, ой, ой, ой…

Вот докуда докатываешься, когда предаешься мыслям о будущем. Созерцать будущее — это мания нечистоплотных старперов, так же как и дегустация собственных козявок из носа. От этого становишься грустным козлом. Бабам ведь почти доподлинно известно, что их ждет, так что ты думаешь, это мешает им петь? Улыбаться, аж до ушей? Вот и болтают себе о другом. О ебле, к примеру. Вообще всегда полезно болтать о ебле. Стимулирует затылочные кишочки и снимает желудочные газы. Или, во всяком случае, их улучшает. Если бы меня приговорили к смертной казни, я бы провел свою последнюю ночь, болтая с моим надзирателем о ебле.

* * *

Надо же было мне приземлиться здесь, чтобы я вышел из своей куколки и стал немножечко лучше разбираться в этой большой передряге.

Именно здесь в первый раз я услышал о генерале де Голле. То есть, до этого я просто знал, что это какой-то военный, что он поругался с Петеном и поэтому смылся в Лондон, и уже оттуда крыл коллаборационистов и подстрекал террористов. Я говорю «террористы» просто потому, что все тогда так говорили, слово было в то время такое. Теперь только понимаю, что жил я тогда неимоверно отрезанным от всего мира. Дружки обалдевали от тех дурацких вопросов, которые я им задавал.

Радиоприемника у нас не было, мама никогда его не хотела, и стоит дорого, и электричество кушает, а там, внутри, — одни только глупости и реклама. Газеты я просто не покупал — на разные мелкие новости мне плевать, немецкое коммюнике — это всегда одно и то же, политика — одна скучная пропаганда, кичливая и плаксивая одновременно, морализаторская и подстрекательская, полная насилия и повторов, благословляющая Бога, который нас наказал для нашего же блага, и требующая наказания настоящих виновников: евреев, франкмасонов и коммунистов, Англии, Америки, комиксов и Народного фронта. Карточки на то, на се отоваривали в такой-то день, — этим всем занималась мама, хозяйки ее извещали. На спектакли мне было плевать, ходил я только в кино, в Ножане, когда актеры мне нравились, не знал, кто постановщик, даже не знал, о чем оно, просто ходил смотреть фильмы «Фернанделя», «Мишеля Симона» и все тут! Страницы изящных искусств — страшно нудные: цепляешься изо всех сил, чтобы понять, а когда расшифровал, то видишь, что тот, что с претензией, просто трепался.

Тем не менее, я читал, даже проглатывал, но книги. Книги, которые я откапывал в несметных количествах за несколько су у букинистов, в частности у папаши Дайе, с улицы Замка, в Венсенне. Я проходил мимо каждый вечер со стройки в Монтрей, возвращаясь в Ножан пешком через Венсенский лес. Копался на прилавках, ковырялся во всей лавчонке, он никогда не мешал, я взбирался на стремянку, он приставлял ее со стороны тех книжонок, которые, по его разумению, должны были мне понравиться. Он заводился на автора, прочитывал мне целые страницы вслух, держа за шиворот, чтобы я не сбежал; был он энтузиаст, растроганный до слез, брызги слюны летели, вкус, впрочем, был у него очень верный. У него была дочь-красавица, я не осмеливался на нее взглянуть.