Джентльмены - Клас Эстергрен Страница 44

Мод, как это ни странно, вовсе не удивилась. Она ничего не желала. Мод предчувствовала нечто подобное, но не знала, как себя вести. Вильгельм Стернер был уже немолодым человеком, другом ее покойного отца, он занимал высокое положение в промышленных кругах. Мод встречала этого человека в самых разных уголках земли, сколько помнила себя. Ей было сложно представить его в иной роли, кроме роли человека, заменяющего покойного отца.

Мод гладила Вильгельма по голове, проводила пальцами по густым волосам, очевидно, не имея представления о том, что в будущем ей придется делать это еще не раз.

Между ними завязались отношения, которые обычно называют «интрижкой». Они стали столь же официальной тайной, что и «интрижки» матери Мод. Злые языки поговаривают, что подобные наклонности передаются по наследству.

— Покажи мне его фотографию, — попросил Генри. — У тебя же есть его фото.

— Зачем тебе? — возразила Мод. — Заработаешь комплекс.

Дело было поздней ночью, после того как Генри приехал к Мод с выпускной вечеринки и она рассказала ему, как стала любовницей Вильгельма Стернера — его она, во всяком случае, называла «мой любовник». Вполне возможно, что история была не столь банальна, как пересказ, преломленный ревностью Генри: в начале шестидесятых он был изрядно зациклен на сопернике, которого никогда не видел, а лишь представлял себе. Вильгельм Стернер был магнатом, прошедшим школу Валленберга; «non videre sed esse», быть незаметным, — под таким девизом он жил.

— У меня есть альбом с фотографиями, — вздохнула Мод. — Но я не хочу показывать их сейчас. Я устала. Завтра рано утром уезжаю.

— Я хочу увидеть его фотографию, — настаивал Генри. — Мне это нужно.

Мод отправилась в спальню за альбомом. Это был типичный семейный фотоальбом с подписями, сделанными рукой Мод, кроме самых первых. Альбом ей подарила мать, когда Мод было лет десять, и первые фотографии, сделанные в неспокойном тридцать шестом году, изображали малышку в белых кружевах и гордого отца в военной форме, склонившегося над колыбелью.

Мод фыркала, читая ребячливые подписи к фотографиям из Нью-Йорка, Лондона, Парижа, серо-белым фото из Швеции начала сороковых, когда ее отец получал увольнение и приезжал домой — Генри отметил, что он был сержантом, — а мать все еще была счастлива и слушала Уллу Бильквист за опущенными шторами.

— Вот папа и Вильгельм Стернер, — наконец произнесла Мод, показав фотографию пятьдесят шестого года из Джакарты. — Прямо перед трагедией…

Отец интересовал Генри в меньшей степени, чем Стернер. Последний выглядел приблизительно так, как и предполагал Генри: тяжеловатый и массивный, в двубортном костюме в узкую полоску. Мужчина в самом расцвете сил, человек с идеями, инициативой и творческой энергией. Он мог быть легкомысленным, но становился серьезным, когда это было необходимо. Стернер обладал очень привлекательной внешностью и, судя по мощной шее, в юности метал копье. Поэтому его рубашки так хорошо сидели на Генри.

— Ты доволен? — поинтересовалась Мод.

— Он именно такой, каким я его представлял, — ответил Генри. — Интересный мужчина.

— Он и сейчас такой.

— Он счастлив с тобой?

— Думаю, да.

— А ты?

— Я люблю вас обоих, — ответила Мод. — Вы такие разные, и дело не только в возрасте. С тобой я чувствую себя другим человеком, ты такой… неопытный, невинный… А с ним все иначе. Он очень занятой человек, много работает — но меня не волнует его работа. Он очень… остроумный, как бы смешно это ни звучало. Он говорит, что со мной забывает о смерти.

— Сколько все это, по-твоему, будет продолжаться? — спросил Генри. — Ты же не можешь разрываться всю жизнь?

— Не могу? — отозвалась Мод. — Ну, какое-то время мы не будем видеться, и, возможно, ты встретишь другую.

— И не надейся, — сказал Генри. — Что он говорит обо мне?

— Он говорит, что понимает меня. Выспрашивает подробности о тебе.

— И ты рассказываешь?

— Конечно. Зачем мне врать?

— Незачем, — согласился Генри.

Мод закурила последнюю сигарету с видом человека, у которого только что камень с души упал.

— Теперь ты знаешь обо мне все, что тебе нужно знать, — сказала она. — И, может быть, больше не любишь меня.

Генри отнял у нее сигарету и затушил.

— Люблю, — сказал он. — Больше, чем прежде.

И снова Виллис и его спортклуб «Европа» пришли на выручку Генри в трудную минуту. Он топил печаль и тоску в поту и жидкой мази. Все лето Генри посвятил тренировкам перед матчем, в котором его так хотел видеть Виллис. Речь шла о чемпионате Швеции в Стокгольме, и Генри уже неплохо проявил себя в нескольких тренировочных поединках. Вскоре наступило горькое лето: подработка на транспорте и долгие изматывающие тренировки в «Европе». В своей аскезе Генри достиг наилучшей формы. Начало чемпионата совпало по времени с началом учебного года, и Генри даже добился освобождения от занятий ради дополнительных тренировок. Директор гимназии не был фанатом бокса, но все же допускал вероятность большого успеха в жизни небезызвестного ученика. Да и учебному заведению вряд ли могло повредить присутствие в рядах школяров чемпиона страны. Виллис звонил в гимназию, чтобы поблагодарить за освобождение, и едва ли не пообещал, что вернет за парту чемпиона Швеции в велтере [23]среди юношей.

Лишь тот, кто когда-либо готовился к такому важному состязанию, как чемпионат страны, — в качестве участника или тренера — может понять, как подобная деятельность влияет на мышление. Следуя рекомендациям Виллиса, Генри дважды в день обегал весь район Сёдер и выполнял программу тренировок от первого до последнего движения.

Но решающий момент так и не наступил. Первый поединок должен был состояться в конце августа, и именно в тот вечер — Генри только что пришел домой, чтобы заранее хорошенько поужинать перед матчем, — раздался телефонный звонок. Генри был дома один, Грета — на работе, Лео — в школе, а звонила, конечно же, Мод. Она вернулась.

За лето Генри принял немало ударов, сильных ударов от коварных партнеров по спаррингу, но он тут же забывал о них в неутомимой борьбе. Однако этот удар был слишком силен. Спустя час Генри лежал в постели Мод в Лэркстан, простив все на свете, а Виллис проклинал все и вся, слушая удары гонга.

Последняя школьная осень Генри Моргана проходила под знаком Гнева. Учителя приносили на уроки газеты, и это свидетельствовало о том, что произошло историческое событие. И дело было не только в том, что в «Сёдра Латин» теперь учились и девушки — случилось нечто поважнее: в Берлине началось возведение Стены. В какой-то момент количество стало переходить в качество: километры колючей проволоки начали обретать плотность непроницаемой Берлинской стены, Die Mauer. Дипломатические круги гудели от напряжения, агенты шпионили как никогда, а коммюнике сообщали о грубых нарушениях законов, беженцах и трагических событиях. Страсти накалялись, разрушали дипломатические рамки, и никто не мог с уверенностью сказать, каковы силы советской армии, скрывающейся за железным занавесом.