Бегал заяц по болоту… - Валерий Петков Страница 44

Он остался с Пальмой в машине, Виталий пошёл провожать её до вагона.

– Охранять! – приказал он Пальме.

Сергей смотрел им вслед. Грустно стало и одиноко. Почувствовалось вновь нездоровье.

Пальма, навострив уши, внимательно следила за вокзальной суетой. Кодла двигалась немного в стороне и близко не подходила, лишь изредка посматривая, словно стая выжидала то ли момента, то ли особого сигнала к атаке.

– Вот и пригодились – я и собака, – устало подумал Сергей.

Виталий вернулся задумчивый.

– Проводил?

– Прямо до полки. А что у вас тут?

– Ихних полок прибыло, – попытался шутить Сергей, – лохотрон крутится с бешеной скоростью. Удивительно – безропотно отдают стольники! Даже с улыбкой радости. Неужели не понимают? – И подумал, – хорошо, что обошлось без стрельбы.

– Плебеи! Запуган народ в массе своей. Не хотят связываться. Им кажется – так дешевле, а на самом деле это страшная вещь. И убытки от неё неисчислимые!

* * *

По дороге заехали в большой супермаркет на минутку. Сергей вышел прогуляться, а Виталий вошёл внутрь:

– Я через три минутки буду.

Сергей ходил вокруг машины на стоянке, чувствуя, как пробирает неприятный ветерок до самых костей. Ему хотелось остудить внутренний жар, но начинало знобить.

Он прошёл на вход, в вестибюль. Минут пятнадцать ждал Виталия. Наконец тот промчался к машине с большой синей коробкой. Он вышел следом. Его уже сильно колотило в ознобе, хотелось лечь под толстое одеяло, согреться.

– Что, трудно было звякнуть, что задерживаешься? – клацая зубами, закричал он, усаживаясь в машину.

Пальма заскулила, кинулась между сиденьями лизнуть Виталия.

– Да какой-то новенький… урюк на кассе завозился. Вроде второй стоял в очереди, а пока он там разобрался.

– Я не об этом сейчас – видишь – затыка, позвони, скажи! Колотит всего! Ломает!

Вернулись молча. Виталий быстро собрался, сложил дорожный саквояж. Потом долго натирал воском новые зимние сапоги из синей коробки. Примерил их, потоптался с довольной физиономией.

– Натуральная кожа, удобные. Всего-то штукарь стоят, – похвалился он.

Сергей утвердительно покивал головой:

– Может, спать в них ляжешь?

Оба засмеялись.

– Надо бы обмыть, чтобы швы не разошлись да подошва не отклеилась, – сказал Виталий. – Всего денег – тыща! Выкину весной, ежеле, что, и не жалко будет.

– Угу! Тыща ботинки, да на обмывку три! Нормально! Я – пас! Хвораю. Не полезет сегодня спиртное. – Сергей сделал чай с имбирём, пил, чувствуя на языке лишь горечь. Моментально вспотел и, обессиленный, лёг в постель.

Он уснул на спине. Метался во сне, спал беспокойно.

Проснулся среди ночи от того, что больно прикусил язык. Во рту бесчувственная, чужеродная сухость, в глубине её – острая боль, а вокруг неживая ткань. Ворочался шершавый кусок непослушной плоти, покрытой безжизненной чешуёй сухой кожи, и прошло довольно много времени, чтобы стало влажно во рту, но металлический вкус остался.

Язык вновь стал ощутим, болел в прикушенном месте. Стало жутковато от мысли: а что если бы откусил кончик?

– Роботу смазали шестерёнки, – подумал, чувствуя солоноватость крови во рту.

Табло таймера высвечивало зелёным, мертвенным светом начало шестого. – Наверное, вот так Алексей после инсульта всегда ощущает свой язык, – ужаснулся Сергей и вспомнил отварной язык, нарезанный на закуску.

Он прикрыл глаза. Язык на столе дымился и начал шевелиться.

Его стало подташнивать.

Пальма почёсывалась в офисе, громко и яростно стучала коленкой об пол.

– Как соски набухли, расчесала, – сказал Виталий, – похоже на ложную беременность, течка закончилась.

Полотенце развесил на верёвке. Свет падал из-за шкафа в приоткрытую дверь офиса.

– Стесняется своей худобы. Совсем на подростка похож. Хуинький-хуинький, маинький-маинький, – подумал без эмоций, через тяжесть в голове и высокую температуру.

* * *

Он провалился в небытие, не успел отреагировать на новость и пожелать Виталию удачного полёта. Даже фразу приготовил про равное количество взлётов и посадок, но пропустил момент, когда Виталий уходил. Проснулся оттого, что Пальма старательно лизала его в ухо широким, лечебным языком, должно быть, просилась на прогулку.

Он не понял – горячий ли у собаки язык. Почувствовал лишь обильную влагу.

– Эх, собака, добрая душа! – привстал, облокотился о край постели, обнял. Пальма не сопротивлялась такой фамильярности. – Любовь. Большая, как собака. Или лошадь! Есть ли у любви границы, чтобы так думать? Пыхтишь, как котёл паровой, Пальмейда Марковна, а КПД – четыре процента. Нет – больше. Спасаешь двух затворников. Одного – раненого. Выносишь с поля боя. Душа – категория неявная, блуждающая, неуловимая. Летящая или давящая? Где ты прячешься, душа? – громко спрашивал Сергей в пустоту сарайчика. – В какой части тела, мира… в каком времени. Откликнись, где ты? Если у человека нет души? Это возможно? Ведь рождаются со всякими отклонениями! Ну вот – нет у него души! Он что – животное после этого? И наоборот. Ведь вот – Пальма, душевное существо. С понятием… с пониманием. С безмерной, бескорыстной любовью. Для неё не существует красного флажка с надписью «Не любить – убьёт»… и череп такой… лысый – с пустыми глазницами. Или – «Опасно! Любить запрещается»! В библии сперва – «возлюби», а потом такой забор – к любви не прорваться. Столько оговорок, ограничений. Пытаются её, нечаянную птицу певчую, прутьями огородить…

Мысли путались, так было жаль себя и Пальму, безответную скотинку.

Пальма отстранилась мягко, вежливо, лизнула размашисто и широко языком, словно уговаривая отвлечься от горестных мыслей.

– В какой части мозга живут «тараканы»? Во всём пространстве черепной коробки? Нет! Там, где есть крошки и вода!

Он потрогал непослушными пальцами исхудавшее лицо, нащупал под тонкой кожицей круглые края кости глазниц, остриё треугольника носовой ямки между хрящиком и промял небольшое углубление, дёсны, зубы через скулы почувствовал. Представил весь череп, прошитый каким-то оверлоком, затейливой змейкой соединённых долей, кожу лба подвигал. Стало невыразимо грустно. Тихо и горячо пролились слёзы бессилия по впадинам щёк, и ему почудилось в тишине, что он слышит, как они шуршат, натыкаясь на щетину, дробятся на атомы, и рассеиваются, и не вытереть насухо эту влагу, и она словно тянет своей тяжестью его за подбородок книзу.

Он провёл пальцами, словно борозду проделал, русло небольшое, чтобы влага легче стекала, укололся волосками щетины, чужие пальцы задрожали от слабости. Мелко, противно.

Разлепил мокрые ресницы, открыл широко глаза. Из тёмного угла выпорхнула летучая мышь, упала вниз, чиркнула угловатым крылом у лица, взмыла ломаной траекторией, воздух коснулся лица краткой прохладой. Мелькнула, через шкаф перевалилась и в открытую дверь «в офис» бесшумно исчезла, растворилась в тишине. Он отметил это вяло в воспалённом мозгу.