В поисках Аляски - Джон Майкл Грин Страница 45

— Спасибо, — резко сказал я, она какое-то время постояла, глядя на нас, периодически открывая рот, наверное чтобы еще что-то добавить, но Полковник смотрел на нее пристально, хоть и прикрыв глаза, челюсть у него выпятилась вперед, и вообще он практически не скрывал своего недовольства. Я его понимал: я не верил в духов, которые приходят сказать что-нибудь морзянкой человеку, который им и при жизни-то не был симпатичен. К тому же мне не нравилась мысль, что Аляска пришла утешить кого-то другого, а не меня.

— Господи боже, таким людям вообще надо запретить жить, — высказался Полковник, когда она ушла.

— Да, крайне глупо.

— Да непросто глупо, Толстячок. Как будто Аляска могла явиться к Холли Моузер. Боже мой! Не терплю людей, которые притворяются, будто горюют. Сука тупая.

Я чуть было не сказал, что Аляске бы не понравилось, что он кого бы то ни было из женщин сукой обзывает, но ругаться с ним смысла не было.

В ВОСКРЕСЕНЬЕ МЫ с Полковником решили, что ужинать в столовке не хотим, и ушли из кампуса на другую сторону трассы 119, к «Солнечной палатке», где насладились прекрасно сбалансированным блюдом, проще говоря, взяли по два овсяных печенья с кремовой прослойкой. Семьсот калорий. Этого человеку на полдня хватает. Потом мы сели на бордюр перед магазинчиком, и я в четыре укуса прикончил свой ужин.

— Завтра я позвоню Джейку, чтоб ты знал. Взял у Такуми его номер.

— Отлично, — ответил я.

За спиной зазвенел колокольчик, я повернулся к открывшейся двери.

— Чего вы тут сидите? — Это была та самая тетка, у которой мы только что купили печенье.

— Мы едим, — объяснил Полковник.

Тетка покачала головой и приказала нам, словно шавкам каким-то:

— Валите.

Мы зашли за палатку и сели у вонючей мусорной кучи.

— Толстячок, хватит мне уже этого твоего «отлично». Это смешно. Я позвоню Джейку, запишу все его показания, а потом мы сядем вместе и обмозгуем.

— Нет. Действуй сам. Я не хочу знать, что между ними произошло.

Полковник вздохнул и достал из кармана пачку сигарет, купленную на средства из фонда Толстячка:

— Почему?

— Потому что не хочу! Тебе что, нужен глубинный анализ всех принятых мной решений?

Полковник прикурил сигарету от зажигалки, за которую заплатил я, и затянулся:

— Ладно. Это нужно понять, и мне потребуется твоя помощь, потому что мы с тобой довольно хорошо ее знали. И точка.

Я встал и посмотрел на него сверху вниз. Полковник, самодовольно развалившись, выпустил дым мне в лицо, и я решил, что с меня хватит:

— Мне уже надоело тебе подчиняться, придурок! Я не хочу обсуждать с тобой деликатные моменты ее отношений с Джейком, черт возьми. Понятнее уже не скажешь: не желаю этого знать. Я хочу знать только то, что она мне сказала, и я это уже знаю, а больше меня ничего не интересует; ты можешь сколько угодно козлиться и воображать, будто ты чем-то лучше меня, но я не буду рассуждать на тему, как до хрена она любила Джейка! И отдай мне мои сигареты.

Полковник бросил пачку на землю, мигом взлетел, схватил меня за свитер, пытаясь опустить меня до собственного роста, но не мог.

— Да ты о ней даже и не думаешь! — прокричал он. — Ты окончательно сдвинулся на этой своей дебильной фантазии о том, будто у вас с ней был тайный говнороман и будто она собиралась уйти от Джейка к тебе, после чего вы зажили бы счастливо. Толстячок, Аляска многих целовала. Мы оба знаем, что, если бы она была еще здесь, она бы осталась с Джейком, а с тобой бы просто тянула эту мелодраму, без любви, без секса, ты бы просто бегал за ней, а Аляска бы просто время от времени кидала: «Толстячок, какой ты милый, но я люблю Джейка». Если бы она к тебе что-то испытывала, разве бы она уехала? И если бы ты так уж ее любил, разве ты помог бы ей это сделать? Я-то пьяный был. А ты что можешь сказать в свое оправдание?

Полковник выпустил мой свитер, я наклонился и взял сигареты. Я не кричал, зубы у меня не скрежетали, вены на лбу не пульсировали, я спокойно — спокойно — посмотрел на Полковника сверху вниз и сказал:

— Иди на хер.

Только позже я закричал, и вены запульсировали. Я бегом пересек трассу, зону общаг, футбольное поле, по грунтовке добежал до моста и спустился в курильню. Я схватил пластиковый стул и швырнул его о бетонную стену, удар эхом разлетелся под мостом, стул упал набок, я лег на спину, свесив ноги над обрывом, и заорал. Я орал, потому что Полковник был самодовольным, напыщенным ублюдком, а также потому, что он был прав — я действительно хотел верить в то, что у нас с Аляской тайный роман. Она меня любила? Она ушла бы от Джейка, чтобы быть со мной? Или это был просто очередной ее импульс? Нет, мне было мало того, что я оказался последним человеком, с которым она целовалась. Я хотел быть последним, кого она любила. А я понимал, что это было не так. Понимал и ненавидел ее за это. Ненавидел за то, что ей было на меня плевать. Ненавидел за то, что она в ту ночь уехала, и себя ненавидел, и не только за то, что отпустил ее, но и за то, что, если бы ей было со мной достаточно хорошо, она бы и не захотела куда-либо ехать. Она могла бы просто лечь рядом, рассказать мне все и поплакать, а я бы слушал и целовал слезы в ее глазах.

Я повернул голову и посмотрел на лежавший на боку маленький синий стульчик. Я гадал, наступит ли день, когда все мои мысли перестанут вертеться вокруг Аляски, следует ли мне надеяться, что она как можно скорее станет лишь воспоминанием. Что я буду думать о ней лишь в годовщину ее смерти, а может, даже и гораздо реже.

Я осознавал, что в жизни меня ждут и другие смерти что-то значащих для меня людей. Куча трупов будет расти. У меня в памяти хватит места на всех или отныне с каждым днем я буду по чуть-чуть забывать Аляску?

Однажды, когда мы с ней спустились к Норе-курильне, еще в начале учебного года, Аляска запрыгнула в речушку прямо в шлепках. Она дошла до другого берега, шагая медленно, осторожно пробуя, на какой из поросших мхом камней наступить не опасно, и выдернула палку, воткнутую в затопленный водой берег. Я сидел на бетонной плите, ноги свисали над водой, а она переворачивала этой палкой камни и показывала на спасающихся бегством раков.

— Их варят, а потом высасывают мозг, — возбужденно говорила она. — Самое крутое — в голове.

Всем, что я знаю о раках, поцелуях, розовом вине и поэзии, я обязан ей. Она сделала меня другим человеком.

Я закурил и плюнул в речушку.

— Нельзя так — изменить человека и смотаться, — сказал я ей вслух. — Аляска, у меня же и до этого все шло отлично. Я был собой, я интересовался предсмертными высказываниями великих людей, у меня какие-то друзья в школе имелись, все было отлично. А ты сделала меня другим человеком, а потом взяла да и умерла. Нельзя так… — Она олицетворяла это мое Великое «Возможно», благодаря ей я поверил, что правильно поступил, оставив старую, не очень значительную жизнь в поисках чего-то непонятного, но более великого. А теперь ее самой не стало, а вместе с ней — и моей веры в это «Возможно». Я мог говорить «отлично» на все, что предлагал и творил Полковник. Я мог пытаться делать вид, что мне теперь все равно, но это уже никогда не будет искренне. — Аляска, нельзя занять такое важное место в чьей-то жизни, а потом умереть, потому что во мне начались необратимые изменения, да, мне очень жаль, что я тебя отпустил, но решение же было твое. Ты оставила меня жить с «Невозможно», бросила в этом твоем чертовом лабиринте. Я ведь теперь даже не знаю, захотела ли ты выйти из него сама — быстро и по прямой, оставив меня тут одного нарочно. Получается, я тебя никогда и не знал на самом деле, да? Я не смогу тебя запомнить, потому что и не знал.