Поход на Кремль - Алексей Слаповский Страница 45

В дверь постучали.

– Сейчас, извините!

Маша открыла. Там стояла Римма.

– Я уже беспокоиться начала, – сказала она. – Ну? Можно поздравить?

– Да. Есть!

– Что, хотела?

– Еще как! От мужа не было, – шепотом делилась Маша, не сдерживая улыбки.

Римма тоже улыбалась.

– А это от кого?

– От любимого человека. Я за него замуж выхожу. Жить будем в Москве, здесь, у меня тетя умирает, в ее квартире.

– Повезло. А я в общаге до сих пор. Откуда сама?

– Из Нерюнгри.

– Это где-то на Урале?

– В Сибири, в Забайкалье.

– А я из Ростова. Не на Дону который, а Великий. Ох уж, такой великий, что ты. Ну удачи тебе. Ты смотри, по такой жаре осторожней.

– Конечно, – кивнула Маша, и ей показалось, что в низу живота что-то шевельнулось – чего, конечно, не могло быть.

Они расстались с Риммой, та подарила ей на прощанье упаковку гигиенических прокладок, сказав:

– А то видишь, что творится, прямо революция. Сегодня все есть, а завтра ничего не будет.

– Это точно.

Маша вышла. Саня ждал ее, скучая. Ему даже снимать уже надоело. Одно и то же: идут люди и идут.

Он показался Маше опять московским мальчиком, ничего не понимающим во взрослой жизни. Глуповатым и бахвалистым. Маша даже рассмеялась.

– Ты чего?

– Да так. Давай наших искать.

– Найдешь их. Телефоны не работают.

– Ничего. Они наверняка в центр идут, и мы пойдем. А там залезешь на какое-нибудь высокое место, чтобы тебя было видно.

– На дерево?

– Мало ли. На памятник какой-нибудь. На мавзолей. Или этот у вас там есть – Царь-колокол.

Провинциалка, а мыслит верно, подумал Саня.

Он все больше беспокоился о Майе. Ведь непонятно до сих пор, кто взял или украл ее телефон, все ли с Майей в порядке. Она такая маленькая, хрупкая, если попадет в толпу – запросто сомнут, затопчут. Саня представил Майю, лежащую в крови, на улице, ему стало страшно.

– Ладно, пойдем, – сказал он. – Действительно, залезу на что-нибудь. На Минина с Пожарским, например.

И он повел Машу, минуя большие улицы, по закоулкам и переулкам, которые были сейчас свободны от заграждения – все силы оттянули к Кремлю, к Васильевскому спуску, к Большому Каменному мосту, к Боровицкой площади, к Воздвиженке, Знаменке, Волхонке, к Манежной площади, к улицам Никольской, Ильинке, Варварке.

Маша послушно шла, продолжая улыбаться (и не в силах уже была убрать эту улыбку с лица), и думала о том, как встретится с Денисом, как скажет ему. Некоторые женщины утверждают, что, дескать, плевать от кого, лишь бы ребенок. Как это – плевать от кого? Совсем не плевать. Денис должен обрадоваться, он же этого хотел. А может, врал? Да нет, вряд ли, он врать не умеет. Он обрадуется. Он будет ее целовать в губы, в щеки, в глаза, а потом, вот дурак-то, упадет на колени и начнет целовать живот, даже от людей стыдно, какой глупый… А потом они поедут к тете Арине, расскажут ей все, она оставит их жить у себя, а сама пусть еще живет, сколько хочет. Может, еще успеет увидеть их родившуюся дочь. Или сына. Сына или дочь? С одной стороны, все равно, с другой, первого хорошо бы сына. Потому что Денису будет приятно – мужчины же всегда хотят мальчиков. А уж потом обязательно – девочку.

И Маша, не родив еще мальчика, стала мечтать о девочке – будто мальчик у нее уже был. Данила. Ей нравится это имя. Данила Денисович. Если станет рок-музыкантом, его будут называть ДД, у них это модно. А девочку как назвать? Даша? Тоже ДД? И слишком много стало Даш, Глаш, Ксюш… Может, что-то совсем простое? Наташа, например. Почему нет? У Маши была в детстве подруга Наташа, очень приятная девочка. Красивенькая, кудрявенькая. Тут Маша вспомнила, что Наташа трагически погибла, катаясь на машине со своим нетрезвым женихом. Тогда нет, не надо, нельзя. Таня. Таня, Татьяна. Просто и благородно. Решено. Данила и Татьяна. Даня и Таня.

Маша так явственно увидела их – на зеленом лугу возле дома (собственного), мальчику лет шесть, уже серьезный, солидный, а девочке четыре года, улыбчивая, доверчивая – и ее даже жаром обдало от этой мысленной картины, хотя куда уж жарче, за тридцать градусов, наверное, под мышками хоть пирожки пеки…

Саня поглядывал на небо, где один за другим пролетали вертолеты.

Силы подтягивают, думал он.

И был неправ. То есть это были силы, но не те, о которых он думал. Это был культурный десант в полном смысле этих слов, то есть реализовывалась идея Скунсевича: доставляли авторитетных деятелей культуры. Для этого в отделе связи выходили на телефонных операторов в соответствии с заранее обговоренным регламентом (на уровне государственной тайны, известной только первым лицам), давали указание подключить на время такие-то сотовые зоны, дозванивались до нужных людей и опять отключали эти зоны. Кроме певцов, актеров, музыкантов были позваны также фигуристы, футболисты, вообще спортсмены, а также известные всей стране телеперсоны, целители, политики – короче, все, кого страна знала в лицо. Всем говорилось одно и то же: «Родина в опасности», – и сердца деятелей культуры, спорта и телевидения чем-то генетическим отзывались и воспламенялись желанием помочь родной стране. У кого-то мелькала, конечно, мысль, что можно помочь стране и со стороны восставших, но тут же они урезонивали себя: вон что показывают телевизор и Интернет, сотни тысяч людей толпятся на улицах, ты там потеряешься, не принесешь никакой пользы, не исключено, что бесславно погибнешь, а столько еще не сделано – не спето, не сыграно, не откатано, не прыгнуто, не выступлено… Поэтому в колоннах встречались единицы из узнаваемых лиц, хотя на самом деле значительных людей было довольно много. Но кто были эти люди? Это были писатели, художники, ученые, то есть всякого рода творческая и научная интеллигенция, которую в лицо давно уже никто не знал. Автор этих строк сам был свидетелем, когда две девушки спорили: видят ли они поэта Евтушенко или это похожий чем-то внешне на него писатель Слаповский, хотя, кажется, второй помладше. Мне пришлось подсказать им: это ни тот ни другой (да и не похожи они), а какой-то просто человек, имеющий сходный тип лица. Девушки пожали плечами – без особого, впрочем, разочарования. То есть это была интеллигенция в смысле известности маргинальная, да и не вполне интеллигенция вообще-то. А если и интеллигенция, то ей же хуже.

К трибунам мавзолея в срочном порядке подводились дополнительные микрофоны, чтобы хватило всем выступающим, а заодно, на всякий случай, разместили и замаскировали два десятка крупнокалиберных пулеметов. Мало ли что. Но, конечно, делать из Красной площади Тянь Ань Мэнь ни в коем случае нельзя.

План был такой: милиция и войска сдерживают толпы до последнего, не применяя при этом оружия и не доводя до кровопролития. Ибо силы слишком неравны и раздразненный народ, прорвавшись, может опрокинуть сами кремлевские стены, не дожидаясь переговоров. Когда попытки сдерживания не увенчаются успехом (в чем, увы, все были почти уверены), когда умеренно разгоряченный народ попадет на Красную площадь, вот тогда и нужно всем сразу выйти на трибуны мавзолея. Одно появление такого количества влиятельных людей должно произвести ошеломляющее впечатление. И, не упуская момента, нужно говорить, говорить и говорить – а что говорить, над этим шла безостановочная работа, две дюжины спичрайтеров сидели перед компьютерами, выдавали тексты, которые распределялись среди кандидатов в ораторы. Если же кто-то из демонстрантов захочет выступить – впустить на трибуны, дать слово, но тут же приготовить возражения. При этом впустить надо в первую очередь тех экстремистов и шальных демократов, которых народ и сам не любит, тех же, например… – далее приводился список.