Исчезание - Жорж Перек Страница 45

— Зачем здесь?

— Ну, скажем, здесь светлее, теплее и…

Шум взглянул на меня и не завершил фразу.

— And what? What's the matter?

— Zilch. Давай сядем и начнем, иначе…

— Иначе?

— Иначе такая ситуация нам уже не представится…

Намеки Шума меня удивили и даже смутили, и все же я не стал ему перечить. Сел на скамейку, закурил сигарету и приступил:

Как я уже тебе сказал, ты узнаешь все перипетии, свалившиеся на нашу семью. Ты также узнаешь: эта Сага — истинная трагедия, чьи вердикты касаются и тебя. Павшее на тебя Заклятие преследует и меня. Нас связывает генетика: у нас единый Папа!

— Как?! — зашелся в крике Эймери. — Мы — братья?!

— Да, братья! Братья, связанные страданиями и смертью!

— Как ты узнал? Как и где ты нашел всеми утаиваемые и навсегда заказанные для меня сведения?

— Ах! Я бился как минимум двадцать лет, следуя за интуицией, и в лучшем случае угадывал наличие тайных мрачных сил, нависавших над нами, чья никем не дебатируемая и даже не рассматриваемая суть была скрыта для всех. Итак, я бился целых двадцать лет, дабы раскрыть эту тайну, выстраивая представления над представлениями, перебирая сценарии за сценариями, предлагая инстинктивные прелиминарии и заключения, приблизительные и за уши притянутые версии, приближающие меня step by step к радикальнейшему забвению, к пугающему табу, мешающему разгласить тайну.

Двадцать лет я завязывал нужные связи, якшался с интриганами, платил ленивым шпикам и стукачам, давал взятки хранителям и архивариусам, раскрывавшим мне двери в архивы, а за ними — тайну генезиса. Наведываясь за справками, я перебрал целую армию чинуш: все эти бесчестные магистраты, субституты, юристы, секретари, референты, клерки, стряпчие ждали интенсивных субсидий за не всегда интересные сведения. Затем я разбирал гигантские залежи материала, где все сведения были перепутаны, и пытался вычленять крупицы знаний из неверных, ненужных, несущественных, незначительных данных. Затем, дабы свести вместе частные факты, я изыскивал — за счет изнурительных brainchild и brainteaser (ведущих чуть ли не к brain-fag) — какую-нибудь связь между ними и чаще ее не улавливал.

И все же я выследил, выискал, вычислил, вызнал. Я выпутался из путаницы. Я раскрыл сакральную тайну, а вместе с ней — наше свершившееся, наше минувшее, наше бывшее!

It is a tale related by a cretin, filled with alarm and fury, signifying naught.

Наша сага — длинная и запутанная, местами заурядная, местами фантастическая; ее суть — все время преследующая и тебя, и меня Кара. Замысливший ее индивидуум трудился над реализацией двадцать лет, не расслабляясь ни на секунду. Ему претили сантименты, ему были чужды участие, раскаяния; перед ним маячила единственная цель: усладить личную месть, свершить кару, неся — в шквалах гнева и карминных струях — смерть.

Сей изверг, свершив череду страшных убийств, истребил всех наших детей!

— Изверг! Изверг! — шептал сраженный Эймери.

— Да! Неизвестный индивидуум, чей интригующий лик ты хранил и даже не знал, как ты с ним связан! Таинственный мужчина с бакенбардами, пышными и растрепанными власами! Зачавший тебя и меня! Наш папа!

— Наш папа! — закричал Эймери, уязвленный в глубины души. — А я, значит, и знать не знал! Какими же судьбами нас зачала такая ужасная мразь?!

— Не кипятись, Эймери! Тише! Не спеши. Ты сейчас все узнаешь:

Наш Папа (имени или, правильнее, транскрипции имени мы не знаем) жил в Анкаре. Нашу династию чтили как самую влиятельную династию в Турции. Ее капитал считался гигантским и сравнивался с владениями царя Мидаса. Правда, передача наследства всегда вызывала неприятные казусы, так как Клан насчитывал не менее тридцати трех семей, а каждая семья — девять-десять детей: все время всплывали прямые и непрямые наследники, и, невзирая на капитализацию, глава Клана переживал, страшась уменьшения и распыления начальных средств.

Итак, наметилась традиция давать максимальные привилегии сыну-первенцу. Следующим детям выделяли сущую безделицу. Весь капитал шел принцу, любимцу: замки, усадьбы, леса, веси, деньги и ценные бумаги, драгметаллы, бриллианты, ювелирные украшения. Преемник не утруждался никакими делами, а братьям и сестрам предписывали изнурительный труд.

Даже самый наивный читатель сумеет представить, к чему привела такая дискриминация: старшему сыну дарили всю душу, младших презирали, над младшими глумились. Так, — даже если эти репрессивные меры выдавались за правильные и нужные, дабы удержать власть Клана (власть следует крепить все время увеличивающимися капиталами, а значит, исключать их разбазаривание и утекание к чересчур дальним наследникам), — семейный узус, прибегая к инстинктивным извинительным уверткам, закладывал дискриминацию не на Sint ut sunt aut nicht sint, a на т. н. нравственных правах: детей делили на касты; дарили все первым, называя их чистыми, правильными, белыми; забирали все у следующих, уничижая их за милую душу и смешивая с грязью.

Дальше — хуже: применяя к себе декрет Клана, все с ним мирились. Ни патриции, ни плебеи даже не думали заявлять: Summum Jus, summa Injuria; каждый взирал на неделимый статус патриархальных средств как на привычный и даже всеми приемлемый регламент, не считая явным, пристрастным нарушением, ущемляющим массу ради единицы.

Дабы улучшить незавидную участь, неудачник рассчитывал лишь на случай — смерть и замену принца ближайшим из братьев.

Так, чуть ли не каждую минуту безденежные братья, нищие кузены, несытые племянники, направляли Аллаху идентичные апелляции, вымаливая гибель лидера. Аллах, искренне жалея несчастных, временами внимал и шел навстречу: в таких случаях старшие наследники падали жертвами тифа или лжекрупа. Увы! Правила пребывали нерушимыми; ареал их действия не исчезал, а лишь — в лучшем случае — уменьшался.

Разумеется, настал день, и Клан перешел на другую систему: с увеличивающейся степенью риска и все же менее изматывающую.

Скажем, старый девиз «Ты — для Всех, и Все — для Тебя», ранее украшавший герб Клана, на практике сменился изречением «Каждый — за себя» (сия схема была менее насильственна, чем думали, менее душегубна, чем пугались, и все-таки не удержалась и двенадцати месяцев), а вслед за ним был принят принцип Cenus humanum canibalum est, чьей инаугурацией стала блестящая акция, вызвавшая — не без причины — вспышку энтузиазма у всех жителей Анкары.

Некий парень лет шестнадцати имел трех младших и шестерых старших братьев: бесперспективная ситуация, заранее и навсегда лишающая беднягу пальмы первенства. И тем не менее юнец преуспел: придумал, наметил, рассчитал, раскрутил, а затем свершил целую серию из шести убийств; невзирая на различие в приемах, все преступления являли неуемную фантазию убийцы.

Сначала Максимин (так звали хитреца) взялся за Нисиаса, жертву прерывания материнства: исключительную ненависть дефектный брат с шакальими чертами лица не вызывал и представлял весьма легкую цель, так как Нисиаса все считали тупым.