Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер Страница 45

— Ты за меня не беспокойся. Я все равно никогда замуж не выйду.

— И что? Свободная любовь?

— Брак — это издевательство. Обман.

— Что это ты вдруг? Арцыбашева начиталась? Или тебе Аса-Гешл напел?

— Какая разница?

— Боже, Боже, парочка грязных книжонок — и с человеком творится невесть что. Скажу тебе откровенно: у меня такое впечатление, что ты не отдаешь себе отчет, какое серьезное дело затеяла.

— Ты ошибаешься.

— В кого ты превратилась, скажи. Ты кто? Социалистка? Нигилистка?

— Я знаю, ты считаешь, что я еще ребенок. Но у меня есть свои соображения.

— Господи, да какие же?! Соображения у нее. Можно узнать, что у тебя за соображения?

— Ты их прекрасно знаешь. Не прикидывайся.

— Это я прикидываюсь?! Ну хорошо, предположим. Боюсь, что я просто ревную.

— Ой, дядечка, оставь эти разговоры. Уж тебя-то я всегда буду любить.

— Можешь считать меня сумасшедшим, но, поверь, всю свою жизнь я стремился к настоящей любви. Твою тетю Хаму Амандой никак не назовешь. У меня было много романов, всяких, но тут… тут… — И Абрам изо всех сил ударил себя кулаком в грудь. — В душе я идеалист. Вдруг что-то такое подступит к горлу, и тогда чувствуешь, что это настоящее… Ладно, ждать его я больше не намерен. У меня тысяча дел. Вот ключ от моей квартиры. Скажешь своему Ромео, что, пока Акива у Гины, пускай живет у меня. Прости, что я так разволновался, — наверно, это из-за больного сердца.

— Тебе обязательно надо к врачу. Нельзя столько бегать.

— Почему нет? Я точно так же бегаю последние тридцать лет — не останавливаться же посередине. Как скорый поезд — сегодня здесь, завтра там. Позвони мне сегодня вечером или завтра рано утром.

— Хорошо, дядечка. Я люблю тебя, ты же знаешь, но если здесь оставаться, то придется идти за Фишла замуж.

— Ты права. Пойди сюда, дай я тебя поцелую. Ах, если б твой дед хотя бы приличия ради закрыл, наконец, глаза…

— Ой, как тебе не стыдно. — И Адаса, встав на цыпочки, обняла Абрама за шею и поцеловала в обе щеки. На глазах у него выступили слезы. Его не покидало странное чувство, что все случившееся было его рук делом, хотя Бог знает, всякий раз, когда он вмешивался в чужие дела, ничего, кроме неприятностей, это ему не приносило. «Во мне и в самом деле сидит какой-то черт!» — подумал он. Подъехали дрожки. Абрам сел, помахал Адасе рукой и назвал вознице адрес Иды. «Что это на меня сегодня нашло? — подумал он. — Приступа, надеюсь, не будет». Из нагрудного кармана он достал коробочку, извлек оттуда две таблетки и проглотил их. Он велел кучеру остановиться у цветочного магазина, зашел внутрь и купил Иде букет роз, а Зосе букет мимозы — она ведь как-никак дала ему в долг пятьдесят рублей. Когда он заезжал в середине дня, Иды дома не было, и теперь он решил, что остаток дня проведет у нее. «Что будет, то будет, — подумал он. — Двум смертям не бывать, одной не миновать…»

Когда Абрам с двумя букетами цветов входил в ворота, дворник проводил его любопытным взглядом. И полька с шалью на плечах и с дымящейся кастрюлей под мышкой, увидев его, тоже угрюмо покачала головой. Ей, правоверной христианке, приходится тащиться пешком через весь город, чтобы отнести обед мужу на фабрику, а эти масоны и христопродавцы разъезжают на дрожках и преподносят цветы своим шлюхам.

Он поднялся по лестнице и позвонил. Зося открыла ему дверь. Абрам вручил ей оба букета.

— Твоя госпожа дома?

— Еще нет.

Тогда он нежно ее обнял и стал ловить губами ее рот.

— Господи помилуй, а ты ничего… — бормотал он на идише. — Губки у тебя сладкие, точно райские яблочки…

— Что это вы такое говорите? Что вы со мной делаете?

— Заткнись, неверная. Запретный ты плод! Будь проклято все племя Исава! — И он вновь, страстно и отчаянно, стал целовать ее в губы.

8

Аса-Гешл и Адаса шли пешком с Праги. Поднявшись на мост, они увидели под собой Вислу — неподвижную, скованную льдом, покрытую снегом. Вдалеке по льду передвигалась человеческая фигурка — трудно было сказать, взрослый это или ребенок. Справа, по другому мосту, паровоз тянул за собой красные товарные вагоны. Над поездом кружились птицы. В воздухе пахло дымом и приближающейся весной. Старинные здания с Варшавской стороны пялились на них своими прямыми и покатыми крышами, башенками, балконами и тесными рядами окон. Адасе мнилось, будто вид этот открывается ей впервые, будто это она приехала из провинции, а Аса-Гешл показывает ей столичные красоты.

Они бродили по старому городу, по переулочкам, которых Адаса никогда прежде не видала, по таким узким тротуарам, что они с трудом шли рядом. Жители качали воду из устаревших уличных колодцев. Витрины магазинов были забраны металлическими решетками. В некоторых зданиях окна были заделаны кирпичом. Прохожие пробегали под еще не зажженными уличными фонарями.

Возле Фреты Аса-Гешл предложил зайти в кофейню. Кроме них, в помещении никого не было. В оконные проемы были вставлены разноцветные витражи. Адаса заговорила про свою кузину Машу, дочку тети Леи, — девушка, не посчитавшись с отцом, Мойшей-Габриэлом, пошла в университет.

— Они не разговаривают годами, — рассказывала Адаса. — Он вообще чужой в собственном доме. Чудно, правда? В их семье нет счастья.

Она отпила кофе, посмотрела на Асу-Гешла и вновь поднесла чашку к губам. «Почему я не могу рассказать ему все, что думаю? — подумала она. — Что меня останавливает?» Аса-Гешл сидел молча; голова опущена, лицо бледное. «Я должна все это в себе преодолеть, — размышляла она. — Должна побороть эту проклятую робость».

Несмотря на только что обретенную свободу, они обменивались лишь отдельными, вскользь брошенными фразами, старались не встречаться глазами. Разговоры о Швейцарии казались им теперь какими-то пустыми, бессодержательными. Сам по себе план был слишком прост, а потому несбыточен. Неужто они могли решить свою судьбу вот так, походя, в полупустой кофейне на Фрете, зимним вечером? Аса-Гешл подымал глаза на Адасу, и ему начинало казаться, что для него она слишком нежна, а он для нее слишком неотесан. Здесь скрывается какая-то хитрость, какая-то ошибка, которая в последний момент обнаружится, и все пойдет насмарку. В мозгу у него роились странные мысли, какие-то туманные и детские. Неизвестно почему с отроческих лет его преследовала навязчивая мысль, будто он не способен быть близок с женщиной и свадебная ночь станет для него унижением. Адаса украдкой поглядывала на него. Она всю ночь не сомкнула глаз. Клонин диван был ужасно неудобный. Она встала, когда было еще темно, и события сегодняшнего и вчерашнего дня перемешались у нее в голове. Как же изменилась внешность Асы-Гешла, стоило ему переодеться в новый костюм! Таинственные замечания дяди Абрама не шли у нее из головы. Она ни минуты не сомневалась: любовь, которую она ждала столько времени, наконец-то пришла. Но пришла не одна, а в таком запутанном клубке, который бывает только в книгах. С какой стати должна она убегать из дому? Ее мать умрет с горя. «Я утратила всякое чувство реальности», — подумала она, а вслух, неожиданно для самой себя, произнесла: