Исповедь пофигиста - Александр Тавровский Страница 45

Командир на «восьмерке» — за ним, но через пять минут возвращается один.

— Во подонок! Довел до поворота, и он исчез. Иномарка! «Еж», блин, поломал, все зубья поотскакивали… Убью!

Они с горя даже обо мне забыли. Шутка ли, такой прокол! А я, шефом преданный и ментами покинутый, — раз! — с дороги и в темноту. Кто меня, водилу, искать будет после такого расстройства? Кругом столько бандитов, бери — не хочу. Так я и ушел. Девок бросил. Это ментам награда за мое спасение. Оттрахают их досыта в своем центре — подобреют.

А Андрюху я долго простить не мог, хоть он и Папин племянник.

— Что ж ты меня, лейб-водилу, бандита, ментам подставил?

— Молчи, Лука. Бандит — светлая, творческая личность! А ты светлая, творческая личность?

Я думаю, нет. Поэтому я и не бандит.

А что батя? Батя с ментами не воевал. Кто его в Стрежевом тронет? К нему председатель единственного в городе банка приходил чаи гонять… в рюмках. Батя боялся только себя. Как мы с ним дачку спалили, я уже упомянул. Хорошая была дачка, царство ей небесное…

А вы когда-нибудь видели моего батю за рулем? Сколько он из-за него натерпелся, как себя подставлял! Ну не жалел себя человек. И горе тому, кто был с ним рядом. А рядом были всегда я да мама Аня.

Первый раз батя долбанулся, когда перегонял свою первую машину в Стрежевой. Начал разворачиваться во дворе автомагазина и багажником въехал в какую-то трубу. Где он ее там нашел? Мне кажется, что пока он там не появился, трубы вообще не было. С собой привез, что ли?

Представляете: новый «москвич», весь светится. И вдруг — багажник пополам. Я чуть не завыл по-волчьи:

— Бать! — вою. — Ты же электрик, крути динамо или торпедо, брось баранку. Что теперь мать скажет?

Загнали «москвич» в мастерскую и за шесть часов кое-как что-то поправили.

Ну ладно, обновил авто. Что должен сделать нормальный человек? Поставить его в гараж и потерять от него ключи, пока не успокоится. А что делает батя? На следующий же день в девять вечера он говорит:

— Ма! Поехали прокатимся. Всей семьей. Прогреем машину. Туда-сюда!

А по телеку счас программа «Время» идет, а после нее фильм о шпионах, а на улице почти полярная ночь, дикий холод и гололед. Какие там шипованные колеса? У кого? Одно колесо шипованное на весь город было в гараже горкома партии — левое заднее. Чтоб не заносило… влево.

Но бате захотелось. А раз ему захотелось, то ехать обязательно. Всем.

Выехали за город. У нас из Стрежевого две дороги: одна в поселок Вах, а оттуда в тупик, другая — на Большую землю, до Нижневартовска. И то через пятьдесят километров обрыв у Оби. Остальное — зимники. По зимнику можно и до Томска доехать за восемьсот километров. На первой передаче.

Выезжаем за город. Батя, как Илья Муромец, решает, по какой дороге ехать, а пока решает — едет. И выезжает на мостик. Под нами речка-канализационка, в десяти метрах. Отец, блин, наезжает колесом на маленькую, но очень скользкую кочку, машина на скорости двадцать километров в час разворачивается, выбивает жопой перила моста и провисает над речкой.

Я сижу сзади, мать спереди, отец сбоку, за руль держится, пытается сохранить равновесие. Мама Аня чуть не поседела. Батя тоже не поседел, а я набрал в себя побольше воздуху: вдруг, думаю, тонуть придется. Не успею…

Так и висим. И падать вниз категорически нельзя. Упадем на жопу, а там — бензобак, и я сижу.

Спасибо, в такую глухую пору шел «КрАЗ» — тоже, видать, прокатиться выполз. Накинули трос на задние колеса, ободрали весь багажник, кардан погнули, чуть станину к такой-то матери с корнем не выдрали. Отец успокаивает:

— Это — фигня. Вот если бы упали, задние фары бы к чертям разбили.

Ну поставь ты свой дрендулет, наконец, на прикол, хотя бы на всю зиму.

Но батя не сдается. Машина — его, жизнь — его, а все остальное, говорит, от черта. Он прав, он всегда прав, когда один едет.

Как в тот раз… Поставили у нас на дороге первую в Стрежевом крутую рекламу: огромный щит «Выписывайте газету „Правда“!» Хорошая реклама, и газета хорошая, и не выписывает ее никто, потому и реклама. А батя летел, крутой, блин, водила, и решил на повороте на скорости зарулить, чтоб тормоза запищали. Ну и зарулил: прямо мордой в эту рекламу заехал.

Это же кошмар, это же политическое дело. Выписал, понимаш, въехал в «Правду»! Но коммуняки, видать, и такое преступление против их партии предусмотрели. За тем щитом оказался колодец. И батя туда как забурился! «Правда» пополам, машина на куски, колодец весь под землю ушел, а батя доволен: тормоза взвизгнули!

Отвезли отца в больницу, мы пришли его навестить. Он просит:

— Отверните одеяло.

Отвернули, а он по горло в гипсе: сотрясение всех членов. Но лежит, улыбается:

— Полный комфорт, только на судне лежать неудобно, гипс мешает.

А зимой тоже ехал с работы по дороге, где разрешен только транспорт общественного пользования. Ехал аккуратненько.

Стоит возле столба бухой мужик, думает. Бухой думает! И вдруг надумал: бросает столб и кидается прямо на дорогу. А тут как раз черт несет батю, и он мужичка в лоб сбивает, как кеглю. Ну, перелом таза... Да не у бати, у мужичка. У бати уже все раньше сломано.

Он грузит бухого в машину — и в больницу. Через два часа отца замела милиция, привезли домой поздно ночью. Но, к счастью, отобрали права. Потом был суд, отца оправдали за отсутствием состава преступления и политических мотивов. Это не с «Правдой» трахнуться. А тот мужик был пьян в рабочее время и переходил дорогу по наитию. А он не олень немецкий, для него специальный переход не предусмотрен.

Но батины права отправили на пересдачу. И вовремя, а то бы батя себя окончательно доконал.

В Сибири есть обычай: приходишь из армии — подними батю, оторви его от земли. Ну, если сможешь, перенеси его через порог, как молодую жену. Но до этого нужно еще дослужиться.

А когда наш капитан вез нас к Черному морю, а привез в Благовещенск и под конец пошутил: «Это, ребята, Дальний Восток. Дальше — некуда. Дальше — измена Родине. Приплыли!» — я сразу почувствовал себя как в старом студенческом анекдоте. Его мне рассказал студент московского стройотряда, профессорский сынок, которого я в Стрежевом учил бурить дырки в стене.

«Лежим-спим на крыше. Вдруг один чудак вскакивает и орет: “Загибай!” Что, зачем? А это, говорит, мне сон приснился: лежим-спим на крыше. Вдруг забегает бригадир: ах вы сволочи! Спите! Вставляет мне палец в жопу и держит над пропастью. Я с пальца соскальзываю и кричу: “Загибай!”»

Так и у меня два года: «Загибай!» У меня все два года были одни поощрения: то на трое суток, то на пять, то карцер. В первый раз меня посадили за самоволку, дали девять суток общего режима. Через два дня приходит начальник гауптвахты: