Мальчик, дяденька и я - Денис Драгунский Страница 45

«Но ведь и в самом деле, – думал я, – всё это очень грустно и тяжело. Но ведь же в самом деле несчастный случай. Сколько можно выть?»

Хотя, конечно, маме было тяжело вот в каком смысле: у нее были десятки подруг, и каждой надо было сказать эту горестную фразу в ответ на телефонный звонок с радостным вопросом: «Кто?» – «Леночка (Галочка, Ларочка, Наташенька и т. д.), у меня родился мертвый», – и рыдания.

Вообще, конечно, ужасная история. Я потом узнал, что несчастный младенец, мой несостоявшийся брат, задохнулся в родовых путях.

А уже сильно потом, когда я прочитал много книжек и наобщался с докторами, я понял, какое это было свинство и скотство, какая, другого слова не найдешь, подлость – заставлять почти сорокалетнюю женщину, да еще с плодом, у которого слабое сердцебиение, заставлять рожать, а не сделать кесарево. Так и видел перед собой гнусную рожу какой-нибудь докторицы, которая в ответ на предложение своей младшей коллеги складывает губки бантиком и говорит: «Показаний для кесарева нет». Или: «Роды – это физиологично, а кесарево – нефизиологично» или, пуще того: «Ничего, здоровая тетка, разродится». Так бы и дал по этой роже тяжелым предметом, тупым орудием, как пишут в полицейских протоколах. А мог бы и острым.

В общем, я стал жалеть маму сильно позже. А тогда я только думал: «Ну сколько же можно выть?»

Как ни копайся в себе, трудно найти вот этот самый момент, когда я обрадовался, что ребенок оказался мертвый. Наверно, именно такого и не было, но какие-то мысли вокруг, безжалостные и неприязненные, все-таки были. Достаточно ли этого, хватит ли этого для того, чтобы было такое чувство вины, – не знаю, не знаю, не знаю…

Хотя, если подумать хорошенько, мертвый младенец всё время был где-то рядом.

Вот, к примеру, была у меня одна девочка из далекого города. Какая-то знакомая нашей дальней родственницы или родственница нашей знакомой – сегодня уже не помню. Ну и вышло так, что она пару раз оставалась у нас ночевать, когда родителей дома не было. Со всеми вытекающими последствиями. Она в Москву приезжала на время. Потом она исчезла, а я так особенно ее не разыскивал. Она, впрочем, тоже. В конце концов, она же знала мой адрес и телефон. И мы с ней вовсе не ссорились насмерть. Мы не кричали друг другу на прощанье: «Не хочу тебя больше знать! Иди к черту!» Так что, если бы она была заинтересована в продолжении отношений – ух, какая ужасная, какая-то адвокатская фраза! – давайте проще: если бы она хотела со мной увидеться, то вот мой телефон, вот мой адрес. Всегда можно позвонить или написать, а если забыла адрес и телефон, то вот эта самая родственница (она же знакомая). Ну ладно, уехала, пропала, забыла, и бог с ней. И вдруг с почты приходит квитанция. Вам посылка из того самого города. Мне лично посылка. Я стал считать, когда мы с этой девочкой расстались, и почему-то страшно испугался. Нет, честное слово, я не вру: страшно испугался, что она прислала мне мертвого младенца. Конечно, сейчас это смешно. А мне всю ночь снились какие-то ужасы-кошмары, мальчики кровавые в глазах.

В посылке, разумеется, оказались варенье, мед и еще какие-то гостинцы. И посылка, конечно же, была не от этой девочки, а от той тетеньки, нашей то ли дальней родственницы, то ли просто знакомой. Но я натерпелся страха, особенно когда дома открывал кулинарным топориком этот деревянный ящичек.

Мне всегда казалось, что я виноват перед девочками, девушками, женщинами. Виноват в том, что не женился. Не остался навсегда вместе. Иногда мне хотелось жениться на них на всех. Да, да, на всех сразу. Но не одновременно, разумеется… то есть, конечно, одновременно, но в другом смысле. Не в один день жениться на всех сразу, устроить свадьбу на сто двадцать невест, а жениться на них, как говорится, по мере поступления. Но при этом, разумеется, ни в коем случае не разводиться с предыдущими. И, конечно же, оставаться любящим и почтительным сыном своей матери, то есть с мамой чтобы тоже никогда не расставаться.

Мы с мамой очень сильно дружили. Я писал ей письма, в которых говорил, что она мой самый лучший друг на всю жизнь. Потом, когда мы ссорились, она трясла этими письмами у меня перед носом и показывала отчеркнутые ее синим карандашом вот эти самые строки. Мне очень тяжело было с ней расставаться. Но пришлось. Не может же молодой человек, молодой мужчина всю жизнь быть сыночком при мамочке или, еще хуже, быть «почтительным сыном», а родная жена чтобы была в прислугах у мамаши, она же свекровь. Потому что иначе не получается. Вот и в Писании сказано: «Оставит человек отца и мать и прилепится к жене». У меня это очень трудно выходило. Мне был огорчителен этот выбор. Поэтому я фантазировал о каком-то невозможном мире, о мире, где жена и мать любят меня одинаково, не ревнуют меня друг к другу, и главное, каждая позволяет мне свободно и горячо любить другую.

Почему же я все-таки хотел жениться на каждой, ну практически на каждой девушке, на каждой женщине, с которой у меня хоть что-то было? А также на тех, с которыми у меня, если говорить уж совсем честно, на самом-то деле ничего не было. Ну прошлись под ручку, несколько длинных разговоров по телефону, ну поцеловались пару раз. Но ведь и всё! А ведь поди ж ты! И перед ними я тоже чувствовал какую-то вину. Какую же? Мне казалось, что я наносил им какую-то тяжелейшую рану. Мне казалось, что до встречи со мной у них была совершенно другая жизнь: спокойная, милая, размеренная. А вот потом – сначала краткие минуты счастья (это когда мы были вместе), и полный мрак, тоска и катастрофа, когда мы расставались. Мне казалось, что я просто обязан залечить эту рану. Но как? Да проще некуда – жить с ней, холить и лелеять ее, да и просто… вернуть ей эти дни полного счастья, сделать так, чтобы они никогда более не прекращались.

Боже мой! Каким потрясающе самовлюбленным человеком я был! Самовлюбленным индюком, идиотом – и это не кокетство. Действительно, только последний идиот может фантазировать о таком своем величии. Этот бред величия почище классического, мне иногда кажется. Одно дело, когда сумасшедший кричит: «Я – Наполеон! Я – Юлий Цезарь!» – или убеждает всех, что он завскладом, хотя на самом деле просто грузчик на этом самом складе. Обычное дело, я же говорю, описанное в тысячах учебников. Но вот когда вроде бы разумный и вроде бы психически здоровый человек, имеющий семью и работу, знающий иностранные языки, умеющий складно излагать свои мысли на бумаге, имеющий много друзей и знакомых и репутацию компанейского человека, хорошего друга и надежного товарища – то есть нормальный человек по всем параметрам, – когда этот человек вдруг считает себя таким фатальным мужчиной, который краткой своей симпатией, не говоря уже о маленьком романе, поражает любую женщину в самое сердце и наносит ей такой удар, от которого излечить может только замужество, только супружество с этим же человеком, иначе – тоска и одиночество до конца дней…

Безумие! Настоящее безумие, достойное войти в учебники и в международную классификацию болезней, травм и причин смерти. Безумие очень прочное. Честное слово, в ранней молодости, да и в не очень ранней тоже, я, бывало, узнав, что какая-то девушка, которая сто лет назад была «моей девушкой», вышла замуж, родила двоих детей и вообще прекрасно себя чувствует, я был, не побоюсь этого слова, слегка возмущен. Мне – всего на секунду, правда, – это казалось оскорбительной и циничной неверностью. Правда, всего на секунду – уже слава богу.