Зрелость - Симона де Бовуар Страница 45

Однажды утром я вместе с Колетт Одри пила кофе в «Метрополе» на площади де ла Гар, когда она появилась. «У Ж.Б. только что родилась дочь. Люкс!» — сказала она и молниеносно исчезла. «“Люкс”. Какое странное имя», — заметила Колетт. На самом деле Луиза хотела сказать, что ей все стало ясно: Ж.Б. не просил развода, потому что его жена ждала ребенка. Она послала госпоже Ж.Б. букет красных роз и поздравительную открытку с изображением руанского порта. Во время пасхальных каникул она уехала на юг; по ее возвращении так ничего и не уладилось. Ж.Б. не отвечал на ее телеграммы, на телефонные звонки и срочные письма. Я пыталась урезонить ее. «Он решил порвать», — говорила я. Она пожимала плечами: «Когда хотят порвать, об этом предупреждают: он написал бы мне». Однажды ее посетило новое озарение: «Он ревнует». И она объяснила мне почему. Из Прованса она послала ему открытку, составленную примерно в таких выражениях: «Из этого края, который, говорят, похож на меня, я посылаю вам мой сувенир». «Говорят — это означает, что у меня есть любовник, — заявила она мне. — Это неправда, но так он подумал». Потом как-то вечером она была в театре с другом Ж.Б. — с которым тоже познакомилась в Понтиньи, — и на протяжении всего спектакля он выглядел очень странно; он уверял, что его новые ботинки жмут, но не заподозрил ли он Луизу в намерении соблазнить его? Не навредил ли он ей в глазах Ж.Б.? Чтобы рассеять это недоразумение, она написала длинное письмо: Ж.Б. хранил молчание. Тогда она сообразила, что допустила еще одну оплошность. Она послала госпоже Ж.Б. красные розы, цвет крови и смерти, а на открытке с изображением руанского порта было судно; наверняка они решили, что она говорит своей сопернице: «Я хотела бы избавиться от вас». Она сочинила другое письмо, в котором прояснила ситуацию. Как-то июньским вечером я встречала Сартра на вокзале, мы пересекали площадь, когда я увидела направлявшуюся ко мне Луизу; по ее щекам текли слезы, взяв меня за руку, она отвела меня в сторону: «Читайте!» От Ж.Б. она получила коротенькое письмо, ясное и бесповоротное, кончавшееся фразой: «Оставим на волю случая возможность нашей встречи». «Ну вот, — сказала я. — Это письмо разрыва». С рассерженным видом она пожала плечами: «Да будет вам. Если хотят порвать, писать не станут». Она пустилась в толкование, необычайно изобретательное; каждая запятая изобличала недобросовестность Ж.Б. «Случай, — говорила она. — Вы не понимаете, что это значит? Он хочет, чтобы я снова поехала в гостиницу подстерегать его и сделала вид, будто неожиданно встретила его на улице. Но зачем все эти хитрости? Зачем?» Она приложила старание встретить Ж.Б. до каникул; наверняка он говорил с ней вежливо: она уезжала в горы, намереваясь написать о его творчестве большую статью, которая доказала бы, что она достойна его. Я прекрасно понимала, что она несчастна, тем не менее это дело казалось мне шутовством, и я смеялась над ней. Забеспокоилась я лишь в то июньское утро, когда увидела ее рыдающей.

Через несколько дней после начала занятий я встретила Луизу возле лицея; она схватила меня за руку и повела пить чай к ней домой. Во время каникул в маленькой гостинице в Альпах она написала статью о Ж.Б. и в конце сентября понесла ее ему в газету, где тот работал. Он принял ее дружески, но некоторые моменты его поведения показались ей странными. Повернувшись к ней спиной, он долгое время стоял, уткнувшись лбом в стекло: ладно, он пытался скрыть волнение; но потом, сидя за письменным столом, он положил подбородок на кулак, демонстрируя на обратной стороне ладони отпечаток трех зубов. «Конечно, — заявила Луиза, — это означает, что он не спит больше со своей женой. Но зачем он сказал это мне?» В эту минуту у меня в голове что-то щелкнуло, и это дело окончательно перестало казаться мне смешным; и речи уже не было о том, чтобы урезонить Луизу или смеяться над ней. Нередко в течение последующих недель она появлялась в дверном проеме и сжимала рукой мою руку. Не подвергал ли Ж.Б. ее испытанию или хотел отомстить ей? А не лучше ли будет в таком случае убить его? Возможно, это как раз то, чего он желал, такое у нее сложилось впечатление. Как в прошлом году, я пыталась отвлечь ее, рассказывая истории о Марко, о Симоне Лабурден, о Камилле и Дюллене, но она уже не слушала, постоянно копаясь в своих воспоминаниях. Однажды вечером управляющая гостиницей «Ларошфуко» вручила мне большой букет чайных роз с запиской: «Недоразумение рассеялось. Я счастлива, и я принесла розы». Со сжавшимся сердцем я поставила розы в вазу. На следующий день Луиза объяснилась; по вечерам перед сном у нее в голове постоянно проносилась вереница образов, один из них внезапно ослепил ее: на почтовой бумаге ее альпийской гостиницы была напечатана маленькая виньетка с изображением водоема, а на языке психоаналитиков водоем имеет вполне определенный смысл: Ж.Б. понял, что Луиза вызывающе сообщила: «У меня есть любовник!» Его самолюбие было задето, вот почему он ее мучил. Она тут же отправила ему срочное письмо, которое все разъясняло, и, вернувшись с почты, она купила мне розы. Через несколько дней после этого разговора она снова была у меня в комнате, она рухнула на мою кровать, рядом с ней я увидела телеграмму: «Никакого недоразумения. Последует письмо». Она больше не пыталась хитрить, признавая, что все кончено. Я наговорила ей пошлостей, какие говорят в подобных случаях.

Возможно, шок был для нее спасителен: в течение ноября она больше не плутовала с истиной. Мы с Колетт виделись с ней чаще, чем прежде, и я познакомила ее с Ольгой. По моему предложению она начала писать воспоминания о детстве в довольно резком стиле, который мне нравился. Иногда у нее бывало хорошее настроение, казалось, она решилась забыть Ж.Б. В Понтиньи один пятидесятилетний социалист тоже ухаживал за ней; она написала ему, они встретились, и он повез ее провести ночь в гостинице где-то рядом с Северным вокзалом.

Через два дня, в понедельник, я должна была пить у нее чай вместе с Ольгой, но предложила Ольге пойти одной, я хотела поработать и собиралась подойти к концу дня. Как только я пришла, Ольга исчезла. Она рассказала множество прелестных историй о своем детстве, сказала мне Луиза, глядя на меня с почти невыносимым пристальным вниманием. Умолкая, она по-прежнему пристально смотрела на меня. Я пыталась что-то сказать, но слов не находила. Ненависть, которую я читала в ее глазах, пугала меня меньше, чем жесткая откровенность, с какой она мне о ней говорила. Мы переступили черту спасительных условностей, я уже не знала, на какую территорию я вступаю. Внезапно Луиза отвернулась и начала говорить; в течение двух часов, почти не переставая, она пересказывала мне «Консуэло» Жорж Санд.

Я уехала в Париж, где обманным путем провела три дня с Сартром, позволившим себе длинные рождественские каникулы. В четверг вечером он проводил меня в Руан. В пятницу утром, когда мы пили кофе в «Метрополе», к нам подошла возбужденная Колетт Одри. На вторую половину дня у нее была назначена встреча с Луизой, и она не решалась туда идти. Во вторник вечером Луиза пригласила ее на ужин: в комнате стоял стол, накрытый на двенадцать персон. «Где остальные? — спросила она, открыв дверь Колетт. — Я думала, вас будет гораздо больше!» Она взяла лежавшую на камине телеграмму и непринужденным тоном сказала: «Александр не придет!» Александр, бывший директор «Либр пропо», преподавал в Руане двумя годами раньше, а теперь занимал пост в Лондоне. «Лондон очень далеко», — заметила Колетт. Луиза пожала плечами, лицо ее омрачилось. «Есть нечего, — сообщила она и резко добавила: — Я сварю макароны». Они поужинали лапшой.