Пасадена - Дэвид Эберсхоф Страница 46

Было субботнее утро, и весь месяц им предстояло работать по воскресеньям и вкапывать столбы в стояки, как называл их Пайвер. «Глубина должна быть шесть футов. Чтобы столб прочно стоял, стояк должен быть глубиной шесть футов», — строго наставлял он их.

По небу с запада бежали хмурые облака, надвигалось ненастье. Вдалеке сам с собой сражался океан, ветер кидал на берег кипящие волны, приносил с океана тину и ил. Низко над водой пролетели три пеликана, высматривая свою излюбленную добычу — чернильных кальмаров. Короткая неласковая калифорнийская зима волновала Линду; в эти январские и февральские недели все как будто облачалось в сырое, тяжелое серое пальто. В сезоне дождей было что-то особенно грустное, и Линда всегда ждала его с нетерпением. Почему-то на ум приходили мысли о молодости Валенсии, ведь, если совсем честно, иногда Линда сомневалась, верила бы она почти библейским рассказам Валенсии о потопе и пожаре, если бы не жила в «Гнездовье кондора», где зимой от дождей раскисала земля, а Зигмундова топь почти до краев заполнялась коричневой жижей; где недолгая осень зажигала яркие факела листьев в каньонах, отчего они светились сильнее, чем любая электрическая лампа.

Пайвер принялся расставлять рабочих по двое; каждой паре досталось по тридцать футов земли вдоль старой коровьей тропы. Дойдя до Линды с Брудером, Пайвер бросил: «Она твоя, мой друг», и они почти полмили прошагали до своего участка, неся в руках кирку и лопату. Участок был совсем голый — только песчаник, колкие метелки полыни, розмарин, сиротливо жавшийся к земле, затопленные норы сусликов, следы испражнений землероек. В солнечный день на плоских камнях грелись на солнце гремучие змеи, мелькали неприметные серые ящерицы, и над всем этим висел жгучий, калифорнийский запах мяты. Но сегодня не пахло ничем, кроме дождя, который затянется еще неизвестно насколько. Вдали холодно вздыхал океан и еле виднелся дымок, поднимавшийся из трубы дома мисс Уинтерборн.

— И чего это ему вздумалось ставить столбы так далеко от города? — удивилась Линда. — Здесь же ничего нет.

— Сегодня нет, а завтра будет, — ответил ей Брудер.

— Но на этой земле ничего не растет.

— Это не для фермеров. Это для людей, которые купят здесь участки для домов.

Об этом уже судачили везде: в лавке Маргариты, в газете «Пчела», даже в доме Дитера и Валенсии; говорили о том, как расчищают участки под строительство, как возводят бунгало, как в шестиместных машинах приезжают покупатели. В войну жизнь почти замерла, но сейчас дела снова пошли в гору, как радостно сообщала колонка в «Пчеле», посвященная новым землевладельцам. Заика-пехотинец с невестой-француженкой выстроили дом с оштукатуренными стенами и балками у дороги, неподалеку от «Гнездовья кондора», на земле, которую Линда считала непригодной для жилья. Колодец, выкопанный на участке, еле-еле давал очень плохую воду, а выхода к океану этот акр собственности вообще не имел. Ветеран войны понятия не имел, как работать на земле и ловить рыбу, и поэтому представлялся в деревне строителем. У дороги он установил рекламный щит с крупной надписью: «НОВЫЕ ДОМА ЗА ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ». Но Линде трудно было представить, как люди согласятся жить так далеко от города, от океана, на земле без единого дерева. Тем не менее все шло своим ходом: даже скот стал появляться на дальнем краю салатного поля мисс Уинтерборн. Участок был настолько ни к чему не пригодным красноземом, что даже в лавке Маргариты все единодушно считали, что вся эта земля не стоит и клочка «Гнездовья кондора».

Брудер начал долбить киркой землю для ямы, но после первого же удара оказалось, что тонкая корка земли покрывает жидкую грязь. Он взял лопату, зачерпнул коричневую жижу и перебросил ее через плечо. Он проделал это раз пять, и Линда спросила:

— А мне-то что делать?

— Смотреть.

— Так весь день можно провозиться. Я думала, уже изобрели какую-нибудь машину, которая сама эти ямы копает. Есть же машинка для чистки яблок, например.

— Линда, мы можем просто рядом друг с другом работать?

Она не поняла, что он имеет в виду, — вопрос прозвучал вовсе не нежно, — но велела себе замолчать; еще долго он работал, а она смотрела на него, не говоря ни слова. Небо темнело, Брудер закатал рукава рубашки выше локтей, все кидал и кидал землю, шевелились волоски у него на руках, покраснела от напряжения шея, взмокла рубашка, Линда видела каждый его мускул. Она легла на землю, подперев щеку рукой, а Брудер каждый раз, распрямляясь, бросал на нее взгляд; этот ритм захватил их обоих, день тянулся неспешно, Брудер забыл об обещании, данном Дитеру, а Линда — о том, что когда-то Брудер скрывал свою любовь. Брудер забыл предупреждение Дитера, что Линда опасная девушка, а Линда — что Брудер человек очень непонятный. Оба были молоды, каждый надеялся, что станет особенным в жизни другого, лопата Брудера рыла яму в земле, которой еще не касался человек.

— Хочешь покопать?

Она взяла лопату у Брудера и спрыгнула в яму. Яма была фута три шириной, куча земли и грязи все росла, наверху ее лежали несколько камней с серебристыми рубцами, нанесенными лопатой. Вдруг лопата зазвенела обо что-то. Линда разгребла руками грязь и увидела бронзовую стрелу, затупленную на конце. «Луисеньо», — сказала она, а Брудер взял стрелу и стал рассматривать, вертя во все стороны. В школе мисс Уинтерборн рассказывала им об археологии и о том, что в племени луисеньо был матриархат. Когда Линда узнала об этом историческом факте, глубоко в душе у нее что-то шевельнулось, хотя на вопрос о том, что такое матриархат, она вряд ли могла бы внятно ответить.

Линда снова взялась за лопату, а Брудер сел на край ямы. Своим ножом с ручкой в виде оленьей ноги он выстругал длинную палку, поднялся, воткнул палку в землю и принялся упражнять глаз и руку, кидая нож в палку и всякий раз отходя от нее на несколько шагов дальше. Отойдя на двадцать футов, он снова метнул нож, но на этот раз промахнулся, и нож просвистел мимо руки Линды и воткнулся в землю на другой стороне ямы.

— Тебе что, делать нечего? — спокойно спросила она. — Как бы так придумать, чтобы можно было копать вместе?

— Никак.

— Так что же нам делать?

— Продолжать скучать, — бросил он, и тут к ним на тележке подъехал Пайвер и сказал:

— По двое работать не получается. Надо разбивать пары. Брудер, поехали со мной.

— Я останусь с Линдой.

— Я тебя нанял, и ты едешь со мной.

Брудер опять отказался, спрыгнул в яму к Линде, и Пайвер, тяжко сопя, грузно шлепнулся с тележки. Не мешкая, он объявил Брудеру, что рассчитывает его, и велел убираться. Для верности он еще сжал руки в кулаки и горделиво вздернул подбородок.

— Не можете вы его рассчитать! — крикнула Линда, втискиваясь между ним и Брудером.

— Это я-то не могу?

Но Брудер наклонился к ее уху и шепнул, чтобы она не шумела: «Мы ведь и не собирались у него работать». Она оторопела — как может он так легко смиряться с судьбой? Он что, не умеет сражаться? Он не знает, что судьба каждого человека в его руках? Его теплое дыхание коснулось ее уха, и она услышала: «Пока». Он выбрался из ямы, пошел по дороге, а Линда так и осталась в яме — выставлялись только ее голова и плечи. Пройдя немного, Брудер обернулся и спросил: