Маленькие радости Элоизы - Кристиана Барош Страница 46

Закрыв за собой дверь, она удаляется тяжелыми шагами, напевая арию Баха. Розали никогда в жизни не училась пению, как, впрочем, и грамоте, но она целыми днями слушает музыкальные передачи, память у нее отличная, а слух абсолютный, так говорит ее сын, который в свободное время играет на флейте. Зимой. Летом никакого свободного времени не бывает!

«Это еще не все, — думает она, — через час дойка. Рождество — не Рождество, а прохлаждаться некогда. У нас, у деревенщины, выходных не бывает! Черт возьми, до чего жизнь хороша! — смеется она. И весело переступает ногами в сабо, которые надела, выходя из дома: нет уж, городские туфли — совсем не то, что ей нравится в сочельник! — Мне шестьдесят лет, — думает она, — но кто поверит, если я сама не скажу? Ну, разве это не отличный рождественский подарок?»

В кухне темно, весна еще не наступила, светает поздно. Эмили, только-только вставшая с постели, зевая и потягиваясь, нажимает на кнопку выключателя у двери и, вскрикнув, пятится:

— Ма, ты меня напугала!

Элоиза сидит в потемках, обхватив обеими руками чашку. Она поднимает голову, хочет что-то сказать, но поначалу не может выговорить, кашляет, сморкается:

— Пожалуйста, оставь свет только над плитой, глазам больно.

— Что случилось?

Элоиза вздыхает:

— Сегодня ночью умерла бабуля Элен.

Эмили тихонько садится рядом, бормочет еле слышно:

— Черт-черт-черт.

Корали и Жюльен, влетевшие следом за ней, резко тормозят, вопросительно смотрят на сестру. Она жестом гонит их обратно в коридор и сама выходит следом.

— Ну, нет, — говорит Корали, — если надо ехать туда, чтобы ее хоронить, я не хочу. В Параисе зимой паршиво, и потом, я не люблю покойников.

— Я не могу, — сухо уточняет Эмили, — у меня с завтрашнего дня и до конца недели экзамены. Ужасно жалко, я бабулю очень любила…

Элоиза выходит из кухни и, без единого слова проследовав мимо них, скрывается в коридоре. Они нерешительно переминаются с ноги на ногу.

— Молодчины, сестренки, — бормочет Жюльен, — по части деликатности вы сегодня отличились.

— А ты поедешь?

— Я сделаю так, как она захочет.

Корали проносится по лестнице с криком:

— Ты всегда был маменькиным сыночком! — влетает в свою комнату и изо всех сил хлопает дверью, прибавив напоследок: — Подлизываешься, сволочь!

Дверь снова распахивается, на пороге, сжав кулаки, стоит Жюльен:

— Еще раз назовешь меня подлизой, получишь пинка в зад.

— Только попробуй.

Пожав плечами и повернув было в коридор, он одним прыжком возвращается к ней, встряхивает. Его нога взлетает и останавливается в миллиметре от тощей задницы.

— Ну что, попробовал?

Они враждебно смотрят друг на друга:

— Если верить тому, что говорят, ты такая же дурища, как Камилла. Думаю, это правда, и тут уже ничего не поделаешь. — И он уходит.

Корали, взревев, толкает стол, сметает с него книги и тетради, изо всех сил пинает этажерку, опрокидывает ее, топает ногами. Чуть ли не каждый день ей в лицо тычут эту Камиллу!

Дверь снова открывается, на этот раз за ней стоит папа. Ганс только что приехал и еще не успел сбросить с плеча один из своих моряцких мешков; не двигаясь, он смотрит на дочь, приподнимает бровь, показывает на все, что валяется на полу:

— Убери барахло и одевайся. Через час выезжаем.

— Я не хочу туда ехать.

Он придерживает за собой дверь и отчеканивает, не повышая голоса:

— Корали, в любом случае ты здесь уберешь, а дальше решай: Параис, если твоя мать этого захочет, или пансион. Тебе ясно? И мне, и твоей матери начинают надоедать твои выходки. — У него «капитанский» взгляд, тот самый, за которым следуют «дисциплинарные взыскания».

Повернулся и вышел.

Часом позже осунувшаяся, с запавшими глазами Элоиза сидит, сгорбившись, на стуле в прихожей. У двери стоит ее чемодан. Дети тоже здесь. Она строго оглядывает их и, слегка задыхаясь, говорит, что поедет одна с отцом.

— Эмили, оставляю дом на тебя. Розали будет приходить каждый день, готовить еду. Я на всех вас рассчитываю, надеюсь, вы не станете ее изводить.

Корали у нее за спиной пожимает плечами:

— Станем — как же, да она сама кого хочешь доведет…

Элоиза встает, открывает дверь, закрывает ее за собой. Не поцеловала детей.

Стоя на тротуаре, она ждет, пока Ганс медленно к ней подкатит, садится, хлопает дверцей, и машина скрывается за углом. Ни тот, ни другая даже не посмотрели на детей, застывших на ступеньках рядом со своим ненужным багажом.

Они впервые предоставлены самим себе. Девятнадцатилетняя Эмили, пятнадцатилетний Жюльен и тринадцатилетняя Корали, которая собирается что-то сказать, но Эмили немедленно ее обрывает:

— Теперь, когда они отказались нас брать, тебе, наверное, захотелось поехать! Ты зануда, Корали! — Она идет в свою комнату, относит чемодан, возвращается с рюкзаком за плечами: — У меня практика, вернусь не раньше семи.

Жюльен уже несется по улице, его и так на час оставят после занятий за опоздание, незачем усугублять!

Корали остается одна, стоит столбом, не зная, на что решиться. Рот у нее — безгубая щель. Она некрасивая и красивой никогда не станет. Это уж точно. «Знаю, что я уродина!» — поминутно заявляет она. Все неправда, и ей это тоже прекрасно известно. Она никогда не улыбается, непрерывно ворчит и ревнует даже к кошке Розали. Хотя, видит Бог, Розали Неккер не из тех, кто с утра до вечера оглаживает кошек!

Когда-то Бог то и дело упоминался в проклятиях Камиллы, да так и остался в семейном языке. «Хоть бы что новое придумали, — ворчит Розали, — я вот разве поминаю Господа через слово?» Когда детей рядом нет, Элоиза с ней спорит, твердит, что незачем им набираться невесть чего в коллеже или еще где-нибудь: «Неужели тебе больше нравится, как говорят сейчас?» Розали пожимает плечами: «Делай как знаешь, все равно твоему Боженьке на это наплевать». — «Это не мой Боженька», — слегка морщится Элоиза. Как бы там ни было, Корали прикрывается Им, ссылаясь на свою дурную наследственность. Переходный возраст? Да она отродясь такой была.

Ритон обожает рассказывать всем и каждому, что его племянница с самого рождения проявляла свой отвратительный нрав. В два года кусала без разбору все, что оказывалось поблизости, и уже тогда удовольствия от этого не получала.

— Думаешь, она выбирала что понежнее, эта негодяйка?

— У меня зубы резались, — злобно возражает девчонка.

— У нас у всех зубы резались, но никто не чесал их о чужие руки или ляжки!