Однажды на берегу океана - Крис Клив Страница 46

Гораздо труднее было скрыть безусловные перемены в себе самой. Я чувствовала себя просто чудесно. Никогда еще я не ощущала себя менее благоразумной, менее серьезной, менее суррейской. Кожа у меня начала светиться. Это было настолько явно, что я пыталась скрывать это под слоем тональной пудры, но все было без толку: я просто-таки излучала joie de vivre [35]. Я снова стала ходить на вечеринки, чем не занималась с тех пор, когда мне было едва за двадцать. Лоренс приглашал меня на все торжества в Министерстве внутренних дел. Новому министру внутренних дел нравилось встречаться с представителями прессы и рассказывать им, поглощая канапе, как теперь все будет. Бесконечные званые вечера и всегда — вечеринки после вечеринок. У меня появилось множество новых знакомых. Актеры, художники, бизнесмены. Я чувствовала волнение, которого не испытывала с тех пор, как я познакомилась с Эндрю, — волнение от осознания того, что я привлекательна, неотразима, волнение, вызываемое несколькими бокалами шампанского в окружении ярких, улыбающихся лиц. Я веселилась и смеялась, иногда внезапно понимая, что случиться может все что угодно.

Поэтому, по идее, мне не следовало так уж сильно удивляться, когда это самое «что угодно» случилось. На одной из вечеринок у меня произошла неизбежная встреча с мужем. Он явился измученный, с красными глазами, после долгой работы в редакции. Эндрю терпеть не мог вечеринки и, наверное, на эту пришел исключительно в поисках каких-нибудь фактов. Лоренс даже представил нас друг другу. Зал, набитый народом. Музыка — модная британская музыка — в исполнении какой-то группы, прославившейся благодаря Интернету. Лоренс, сияющий, выпивший достаточно много шампанского и положивший руку мне на плечо.

— О, привет! Эндрю О’Рурк, это Сара Саммерс. Сара — издатель журнала Nixie. Эндрю — автор колонки в Times, потрясающий журналист с очень резким мнением обо всем на свете. Уверен, вы подружитесь.

— Священник тоже был в этом уверен, — сказал Эндрю.

— Прошу прощения?

— Он был уверен, что мы подружимся. Когда нас венчал.

Эндрю, добродушный, почти улыбающийся. Лоренс — бедняга Лоренс — быстро убрал руку с моего плеча. Эндрю это заметил и вдруг перестал улыбаться:

— Не знал, что встречу тебя здесь, Сара.

— Да. Ну… Я. О! Это решилось в последнюю минуту. Журнал… ну, ты понимаешь.

Меня выдало мое тело. Я покраснела от лодыжек до корней волос. Мое детство — мой внутренний Суррей, — очнувшееся и мстительное, расширило свои границы, чтобы аннексировать мою новую жизнь. Я опустила взгляд на свои туфли. Эндрю не ушел. Он стоял рядом неподвижно и очень тихо — все его резкие мнения и точки зрения вдруг куда-то подевались.

В ту ночь мы стояли на пустом фундаменте у изгороди нашего сада — в том месте, где Эндрю собирался построить теплицу, — и говорили о спасении нашего супружества. От одной этой фразы можно сойти с ума. Все, о чем говорил Эндрю, звучало как материал из его колонки в Times, а все, что говорила я, было словно бы списано из моего журнала со странички о розыске пропавших родных.

— В какой момент мы забыли, что супружество — это обязательство на всю жизнь?

— Я просто чувствовала себя такой несостоявшейся, такой подавленной.

— Счастье — это не что-то такое, что можно снять с полочки, это нечто такое, над чем нужно трудиться.

— Ты меня запугал. Я никогда не чувствовала себя любимой, не ощущала твоей поддержки.

— Доверие между взрослыми людьми завоевывается с трудом, это очень хрупкая вещь, его так трудно восстановить.

Это гораздо меньше походило на дискуссию, а больше — на страшную путаницу при подготовке издания к печати. И этот ужасный разговор не прекращался, пока я не запустила в Эндрю цветочный горшок. Горшок отлетел от его плеча, ударился о бетонный фундамент и разбился. Эндрю вздрогнул, поморщился от боли и ушел. Он сел в машину и уехал и не появлялся дома шесть дней. Потом я выяснила, что он улетел в Ирландию, чтобы как следует напиться со своим братом.

На той неделе Чарли начал ходить в детский сад, и Эндрю это пропустил. Чтобы устроить Чарли праздник, я испекла торт. Я была в кухне совсем одна. Я не привыкла находиться одна в доме. Когда Чарли засыпал, становилось очень тихо. Я слышала, как в сумерках поют дрозды. Было приятно немного отдохнуть от постоянного ворчания Эндрю, его политических комментариев. Это было в чем-то похоже на занудную ноту волынки — понимаешь, что она звучала, только тогда, когда она перестает звучать, и тогда возникает тишина. Осязаемая, правомочная. Супертишина.

Помню, я посыпала желтыми конфетками Smarties верхний слой желе и слушала передачу «Книга недели» на «Радио-4», и вдруг мне стало так тоскливо, что я расплакалась. Я посмотрела на свой торт: три слоя бананов, банановые чипсы и банановое желе. До того лета, когда Чарли станет Бэтменом, оставалось еще два года. А когда Чарли было всего два года, он обожал бананы. Помню, я смотрела на торт и думала: мне нравится быть мамой Чарли. Что бы ни случилось теперь, есть одно, чем я могу гордиться.

Я смотрела на торт, лежавший на решетке на кухонном рабочем столе. Зазвонил телефон.

Лоренс спросил:

— Мне приехать?

— Что, сейчас? Ко мне домой?

— Ты же сказала, что Эндрю в отъезде.

Я поежилась:

— О боже. То есть… Ты ведь даже не знаешь, где я живу.

— Ну и где же ты живешь?

— В Кингстоне.

— Я буду через сорок минут.

— Нет, Лоренс… нет.

— Но почему? Никто не узнает, Сара.

— Понимаю, но… погоди минутку, пожалуйста, дай мне подумать.

Он ждал. По радио сообщили, что следующая программа сулит кучу всего жутко интересного. Похоже, многие слушатели плохо разбирались в тонкостях кредитно-налоговой системы, и в программе намеревались ответить на ряд вопросов по этому поводу. Я вонзила ногти правой руки в ладонь левой руки и принялась отчаянно сопротивляться той части меня, которая твердила, что вечер в постели с Лоренсом и бутылка белого французского вина будет интереснее «Радио-4».

— Нет. Извини. Я не позволю тебе приехать ко мне домой.

— Но почему?

— Потому что мой дом — это я, Лоренс. Твой дом — это твоя семья, а мой дом — моя семья, и в тот день, когда ты войдешь в мой дом, в нашей жизни все перепутается еще сильнее. Я к такому не готова.

Я повесила трубку. Несколько минут я стояла и смотрела на телефон. Я так поступила, чтобы защитить Чарли, чтобы сохранить дистанцию между собой и Лоренсом. Это был правильный поступок. Все и так уже слишком осложнилось. Наверное, я никогда не смогла бы этого объяснить своей матери — того, что бывают обстоятельства, при которых мы позволяем мужчинам входить в наше тело, но не в наш дом. Мое тело еще испытывало томление от звука голоса Лоренса, и меня охватило отчаяние. В конце концов я схватила телефонную трубку и стала колотить ей по моему красивому торту. Когда торт превратился в кашу, я сделала глубокий вдох, включила духовку и начала готовить новый торт.