Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер Страница 46

— Ничего себе чердачок! — подивилась Эстер.

— Ступай по балке, пол немного прогнил.

— А там что?

— Допотопный мотоцикл, — сказала Мауди, откидывая брезентовый чехол.

— Как раз для Рюди. А как он попал сюда?

— Не знаю.

— Даже с коляской! Класс! Как в кино про войну.

— Наверное, на нем мой прадед ездил.

— Как ты думаешь, Марго может отдать его? Ты не поговоришь с ней?

— Лучше ты поговори.

— Вот это был бы сюрприз! У Рюди через три недели день рождения.

Они увлеклись прогулкой по чердаку и забыли про коробки с обувью. У обеих руки уже посерели от пыли. В волосах путалась паутина, а бархатное платье Мауди со спины было запачкано до неузнаваемости. Такова была плата за открытие. В нижнем ящике пузатого комода три коробки из уже рассыпавшегося картона. В коробках покоились фотографии и письма. Почерк неразборчив, прямо-таки скоропись.

— Наверняка любовные послания! — с восторгом воскликнула Эстер.

Мауди теребила стопку фотографий с зубчатой каемкой. Семейные портреты. Мучительно напряженные лица. Люди в воскресных нарядах. Священник в очках без оправы, глухой воротничок до самого подбородка. Молодая женщина с прической под Гретхен, в больничной кровати. На оборотной стороне печатными буквами выведено: Одетта ля Тур. Веве, 1936.

Мауди собралась было перейти к другой стопке, как под рукой мелькнула фотография мальчика. Она стала листать назад, извлекла снимок и пригляделась. На нее смотрел мальчик, по сути еще ребенок, с глазами взрослого человека. Видна была верхняя половина фигуры, фоном служил пейзаж на холсте. Придорожное распятие с выразительным образом страдающего Христа указывало на край ущелья с отвесными, скалистыми обрывами. И тут вдруг тень набежала на лицо Мауди, и она почувствовала, как неистово забилось сердце. Потом, не отдавая себе в этом отчета, она незаметно сунула фотографию в ту стопку, за которую готова была взяться Эстер. Сердце стучало молотком, в подушечках пальцев тукало.

Его она увидела сразу. Узнала в первый же миг. В мгновение ока. С лету. Он. Ни мысли, облекаемой в слова. Ни картинки, навеянной памятью. Никакого заученного чувства. Ее глаза ударили залпом и разом постигли человека в его полном, серафическом образе. В этом человеке не было ничего чужого, ничего незнакомого. Он вечно с тобой. Вечно свой. Вечно любимый.

Мутный от пылинок луч упал на лоб Эстер, и она не могла оторвать глаз от мальчика, фотографию которого держала в руках. Ее четко очерченный, огненный от помады рот плотно сжался. Зубы незримо впились в нижнюю губу.

Мауди видела все, она вскочила и отвернулась от Эстер, чтобы не смазать ей всю грандиозность момента.

— Ах! Мамина обувь! — как бы спохватилась она.

И Эстер мигом упрятала снимок мальчика в задний карман джинсов.

Однако избежать иммерзеелевских любезностей девочкам все же не удалось. Молодой, то бишь Яап, принялся выуживать из волос Эстер клейкие паутинки, при этом его широкая улыбка могла сравниться с ротовой щелью древесной лягушки, хотя он всего лишь усмехнулся. Хенк указательным пальцем смахнул пыль с кончика носа Мауди. Пришла Инес, она принесла клубничный пирог, прощальный ужин вкушали стоя, с бумажными тарелочками в руках. Потом Марго передала ключи, Иммерзеель ответил поклоном.

— А где Амрай? — спросила Инес.

— Она решила отправиться пешком, — сказала Марго.

Ее шаги в последний раз прошуршали по гравиевой дорожке. Марго не оборачивалась и, не глядя на дом, закрыла кованые дверцы ворот. Мауди погрузила коробки с обувью в багажник. Все сели в машину и, тесно прижавшись друг к другу, поехали на улицу Трех волхвов.

Маленькая спальня на третьем ярусе кажется такой просторной. Ставни полузакрыты. По ложбинкам и древесным узорам кессонных стен еще раз проплывает мечта о счастливом замужестве. Она смотрит вверх, на синий, крестообразный свод. Как часто поверяла она золотым звездам на этом балдахине свои самые сокровенные чувства. Нет. Она не печалится. И если бы сейчас перед ней явился Амброс, она смогла бы сказать ему:

— Все хорошо. Душа моя. Все хорошо. Мой близнец.

Будто чудо какое-то низошло на город Якобсрот, будто едва заметная крохотная звездочка Алькор затмила лучи Мицара и Алиота, будто острый серп луны обрел мягкую женственную округлость, будто тишайший миг ночи примирил теперь всех и каждого, в любви, а еще больше в расставании, будто творилось неслыханное — одним словом, люди вокруг Мауди Латур открывали в себе нечто прекрасное и широкое.

Все, о ком здесь повествуется, более или менее таинственными узами были связаны с этой женщиной. Их жизненные пути уподоблялись подземным ходам и маленьким штольням, в которых они ковырялись без ощутимого продвижения, эти большей частью жалкие инженеришки, робкие сердцепроходцы. Те, кто когда-либо встречался с Мауди Латур, каким-то загадочным образом находили смысл в своем бессмысленном копании и хотя бы на несколько часов набирались сил. Более того, не требовалось даже физического соприсутствия, чтобы они обрели невесомость и без всякого доказательства поверили в то, что воздух действительно может держать, быть опорой.

Пора любви и отречения от любви приходилась на майские дни, ноябрьские и декабрьские ночи последующих лет. Всякий раз в ином образе и всякий раз открывая безусловную истину: величайшая близость означает величайшее одиночество. Как бы крепко ни сжимали в объятиях тех, кого повстречали на жизненном пути, как бы ни сливались с ними духом и плотью, с той же силой давала себя знать печаль расставания. Но странное дело — люди переносили его. Они переносили то, что зовется «ты».

Это случилось у церкви Св. Урсулы, на площади Двух лун, получившей свое название в эпоху седой старины, когда, согласно преданию, жители Якоба и Рота так сильно повздорили, что уже не желали сообща наблюдать ночное светило. Церковная паперть с ее шестью не вполне удавшимися ионическими колоннами стала во второй половине 80-х местом сбора рассерженной молодежи. Там тусовались панки и скинхеды, пьяницы и юные турки. Эта сень служила двоякой цели: укрывала от дождя и была удобной сценой провокаций. Воскресная месса, когда добропорядочным прихожанам приходилось протискиваться через толпу этих обиженных чад, неизменно становилась поводом для громкой перебранки. Случалось, папаша под зонтиком замечал здесь сыночка под мухой, с гребнем обесцвеченных волос, выбритыми висками, в рокерской куртке и в ботинках «Доктор Мартин». Однако он отводил глаза и доносил в полицию на его дружков, которых знал по именам и считал виновными в несчастье своего ребенка.

Итак, встреча состоялась у одной из ионических колонн в майский полдень 1987 года. Накануне суховей так долго чесал и скреб луга, что помертвевшая трава успела слежаться. К камню колонны прижималась парочка: панкуха и скинхед. Целовались без передышки. На голове у высокой девицы топорщился ядовито-зеленый ежик. Столь яркой краской слепили глаза старые цветные фильмы. Губы — под слоем почти черной помады. Парень — острижен наголо.