Дорогами Чингисхана - Тим Северин Страница 46

Ариунболд стоял над ней в растерянности. Делгер что-то кричал. Может быть, он советовал Ариунболду вытянуть лошадь кнутом, чтобы показать, кто здесь хозяин, и поднять животное на ноги. Ариунболд все еще держал в руке свободный конец кожаного чумбура. Он подошел к голове лежащей лошади и со всей силы, на какую был способен, ударил ее наискось по морде, три раза. Впервые я видел, чтобы монгол бил лошадь по морде. У пастухов это тоже вызвало осуждение. Но дальше случилось вот что. Лошадь дернулась от ударов, приподняла голову и уронила ее снова, по-прежнему отказываясь вставать. Когда голова лошади легла на землю, Ариунболд, казалось, пришел в неистовство. Стоя над лошадью, он принялся яростно, раз за разом, хлестать ее по морде. Это было проявление безудержной злобы, помноженной на неуемную жестокость. Теперь лошадь просто не могла подняться на ноги, даже если бы захотела, и Ариунболд это понимал.

Все растерянно молчали, не в силах поверить глазам, надеясь, что безумие вот-вот кончится. Никто не шелохнулся, до того мы оцепенели. А Ариунболд продолжал избивать свою жертву, позабыв о том, что мы смотрим на него. Он нанес ударов двадцать и только потом позволил лошади встать.

Рядом со мной Пол кипел от гнева, и в какой-то момент я решил, что он не удержится и нападет на Ариунболда. Я зашипел на него, давая знак успокоиться. Когда Ариунболд садился в седло, все прятали глаза, и не нам одним его поведение было отвратительно. Оно и понятно — такой способ укрощения лошади выглядел очень не по-монгольски, и наши спутники были возмущены. Характерно, что наши проводники-табунщики не пытались его остановить. Это тоже не в обычае монголов. Но отношение к Ариунболду изменилось у всех. Что до меня, я предпочел бы продолжить нашу монгольскую экспедицию в менее неприятной компании. Слишком многое хотелось сделать и увидеть в Монголии, чтобы тратить время попусту на такого компаньона. Кроме того, я знал, что монголам хотелось бы видеть предводителем отряда человека цивилизованного и достойного, и им стоило бы подыскать кого-нибудь другого. Жаль, конечно, — уже столько усилий было затрачено на подготовку трансконтинентального перехода до Франции, но нынешний вариант организации однозначно не годился для путешествия за границу. Я должен порекомендовать монгольскому государственному комитету по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь» подобрать другого начальника группы. А пока я собирался продолжить исследовать остатки монгольской традиционной культуры, а для этого нам с Полом и Доком как можно скорее нужно уехать.

Большая часть утра прошла в неловком молчании. Когда я поймал взгляд Байяра, он неодобрительно покачал головой. Его обычная веселость исчезла. Пол проворчал сквозь зубы, что отстегал бы Ариунболда теми же вожжами, а Док — хоть и неважный наездник, зато мастер усмирять лошадей — сказал, что Ариунболд показал себя варваром. Даже Чингисхан разгневался бы на такое. Никогда, подытожил он, монгол не должен бить коня по голове.

Док и сам был измучен. Он так и не приспособился к тяготам скачки. Время от времени он слезал с лошади, хромал в сторону и разминал колено, которое очень болело. Двое наших гидов, Удача и Лысый, держали ровный темп. Подозреваю, что им уже хватило выходок Ариунболда и они хотели как можно скорее закончить путь и попрощаться с ним. Итак, еще до четырех часов дня мы оставили за спиной засушливую низину и вышли к краю широкой плоской долины. Через долину к нам приближались быстрой рысью человек двадцать конных. Это оказались члены маленькой рабочей бригады из городка под названием Заг. Их послал местный комитет, чтобы они перевели нас через реку, разлившуюся в половодье и опасную для перехода.

На другом берегу нам организовали прием в шатре лучшего арата этого края. Комитет коммуны счел арата таким хорошим табунщиком, что позволил ему и его семье держать от имени коммуны табун в 400 лошадей. За это ему полагалось первоочередное снабжение такими ресурсами, как горючее, материалы и продукты, поступающие в распоряжение сомона. Еще ему позволяли содержать маленький частный табун, молоко от которого он мог использовать сам или продавать коммуне. Нас пригласили в гыр и предложили стандартный набор из сушеного сыра, шматков прогорклого масла и кусочков сахара на закуску к огромному количеству кобыльего молока и шимин архи. Мы ели угрюмо и молчали, а когда председатель комитета спросил о наших планах, именно Байяр заставил Ариунболда признаться в том, что четыре из дареных лошадей ослабли или больны и нам хотелось бы остановиться и дать им отдых.

Я заметил, что монголы столпились вокруг самой недужной из лошадей. Это было животное цвета хереса, с черной полосой по хребту и забавными, как у зебры, полосками на ногах. Монголы считают, что по этим признакам видно происхождение от Дикой Лошади. Табунщики щупали и пожимали бабку лошади, осматривали поврежденную ногу, но снова, в типично монгольской манере, никто не мог поставить точного диагноза, боясь прослыть самоуверенным, а потом ошибиться. Лишь на следующий день они решили, что лучший табунщик осмотрит лошадь в спокойной обстановке на склоне горы, за нашим лагерем. Лошадь отвели туда, и табунщик надрезал ей одну из главных вен на груди, так что кровь полминуты шла струей. Лошадь стояла неподвижно, лишь время от времени приподнимая больную ногу, будто нажимая на вену. Когда кровь остановилась, всеобщим решением врачевание посчитали законченным.

Док нашел для нас с Полом способ выйти из затруднительного положения. На следующий день ожидались выборы — в Монголии впервые со времен правления коммунистов проходило свободное голосование. Гыр у подножия горы был одним из избирательных участков, к нему должен подъехать джип за урной с бюллетенями. Док устроил нам возможность поехать на джипе в центр сомона. Оттуда на утро следующего дня результаты голосования в центр провинции доставляла «пчела» — желтого цвета заслуженный самолетик «Ан-2». Секретарь администрации сомона дал согласие, и нам позволили сесть на самолет и в кратчайшие сроки добраться до Улан-Батора, а затем продолжить путешествие так, чтобы иметь возможность проводить изыскания в западной части страны, на Алтае. Док страстно желал уехать, а наездникам наше отбытие никак не мешало. Напротив, если уедут трое из нас, Делгер получит свободных лошадей, нагрузка на заводных снизится, и наш беспечный конюх сможет вести Ариунболда дальше. Жаль было только Байяра. Теоретически он тоже мог решить уехать, но перспектива вернуться в Улан-Батор без разрешения начальства телестудии его не прельщала. Когда Док объяснил ситуацию, Байяр, поколебавшись, решил, что должен оставаться с Ариунболдом, пока они не доберутся до столицы следующего аймака, а оттуда он позвонит к себе в контору. Нам с Полом Байяр понравился, и мы очень жалели, что больше не увидимся с ним.

Последний день похода мы провели в моральной подготовке к съедению сурка. Как всегда, только Байяр знал, как правильно его готовить. Двое охотников принесли пару сурков, метко подстреленных в голову. Байяр и Делгер на речке освежевали тушки. Затем Байяр раскалил на огне несколько камней и кинул их в котел с кусками мяса. Вот и все. Никакой варки-готовки, никаких специй. А Байяр обещал нам настоящий пир. Мы даже не были уверены, что сможем заставить себя проглотить куски этих очаровательных откормленных сурков, которые, перед тем как их ободрали, напоминали растерянных завхозов. Но нельзя же упускать случай внести разнообразие в наш рацион из баранины. Байяр приподнял крышку котла и подцепил два почерневших куска сурочьего мяса. Они выглядели точь-в-точь как крупные порции крольчатины. Мы с Полом осторожно взяли мясо и впились в него зубами. Оно оказалось неожиданно жестким и жилистым, но самое печальное было не это. Сурок, запеченный в горшке, оказался довольно безвкусным. Запах мяса ощущался с трудом, а вот если какой-нибудь вкус и был, так это вкус баранины.