Джандо - Роман Канушкин Страница 47

— Точно, — обрадовался Урс, — шпагоглотатели, пожиратели огня… Нам надо заказать то же самое. Получится оксфордский бомбардировщик Маклавски — Ким.

— Тихо, осторожней. — Йорген опасливо озирался по сторонам. — Это — запрещенное оружие.

— Тогда по глотку и вперед! Заодно отловим наших колдунов-людоедов…

— Больших ценителей старины, — усмехнулся Йорген.

— Вобьем осиновый кол, — с театральной торжественностью произнес Ким.

— Отлично! Отпил — увидел — разбомбил!

— За Кесаря и его сечение!

— За харакири, за банзай, за «Панасоник»… Янки, гоу хоум!

— Все женщины равны! — произнес Урс.

— А мужчины — ровнее, — добавил Йорген.

— А Чарлз Дарвин — лучший друг обезьян, — сказал Профессор Ким. — И все же мы не совсем верно себе представляем, с чем столкнулись. У меня есть… — Профессор Ким на миг замолчал.

НЕ СОВСЕМ ТАК.

Рука непроизвольно потянулась к голове, чуть выше линии лба. Он понял, что может сейчас случиться, и очень бы хотел, чтобы этого не произошло. Вдруг незаметно большой теплой волной подкатило ощущение, что все это с ним уже было… Бар, наряженный, как рождественская елка-пальма, коктейль-бомбардировщик и дурашливый настрой вовсе не отменяют смутную невысказанную уверенность, что ЧТО-ТО не так, что, двигаясь по кругу, опять проходишь то место, где надо что-то исправить, и тебе опять не удается… Такое острое ощущение дежавю обычно предшествовало падению ТУДА. Но Профессор Ким давно научился с этим справляться.

— У меня есть ощущение, что мы столкнулись с чем-то более странным, нежели фанатики, исповедующие какой-то древний жестокий культ. Мы, вполне возможно…

Профессор Ким не договорил. Потому что его взгляд упал на что-то… мгновение назад он понял, что должен сейчас увидеть… Нечто ОТТУДА опять находилось здесь. Странный, очень красивый темнокожий человек за стойкой сейчас наблюдал за ним.

Удивительные, быть может, прекрасные глаза, полные доброты, бесконечного понимания и печали. Утонченные, вызывающие воспоминания о Модильяни пальцы, древнее золото колец, льющееся как ослепительный, освобождающий свет. Тихая лунная вода, уснувшая внутри камня, — ПЕРСТЕНЬ — бушующий огонь в объятиях морей смерти — перстень как знак, как напоминание… Дежа-вю и холодный пот под нарядной светлой рубашкой… Профессор Ким снова провалился ТУДА, но всего лишь на миг, он быстро овладел собой. За столько лет он научился с этим справляться, научился побеждать, и ЭТО боялось его. И если тому, что случилось больше тридцати лет назад, а потом ушло в подсознание вечным подстерегающим воспоминанием, удавалось подкрасться незаметно, пытаясь застать врасплох, то очень быстро Профессор Ким становился хозяином положения. Потому что он научился с этим справляться, он не боялся ЭТОГО. Он не боялся Сумрачной страны. Профессор Ким взял себя в руки. Он не боялся Сумрака, тревожен мог быть лишь переход, вызванный внезапной ассоциацией или спровоцированный таким вот ощущением дежа-вю, когда нечто оттуда вторгалось в реальность. Но страха не было, потому что тогда, больше тридцати лет назад, он прошел дальше Сумрака и видел чудный сад, напоенный светом распустившихся цветов. И этот свет вошел в него, рассеяв сумрак почти без остатка, загнав его глубоко, сжав в маленькую пружинную точку. Тридцать лет назад…

…Морской город залит солнцем, пляж и большое белое здание с колоннами — СТАЛИНСКИЙ АМПИР — странное сооружение для пляжа. Перед колоннадой — большая серая гранитная лестница. Из того же тяжелого гранита с острыми выступающими краями сделано основание под белыми колоннами. Двоюродный брат— ему нет и семи— убегает вверх по лестнице. Ким — он младше почти на два года — догоняет. С боков, обхватывая лестницу, те же массивные белые колонны, от них в разные стороны расходятся балюстрады. Внизу асфальт размяк от зноя.

Ким слышит голос своего дяди:

— Эй вы, бандиты, осторожно там бегать!

Брат уже наверху, он скрывается за колонной, но хитрит, на балюстраду не выбегает, прячется там. Ким решает обойти колонну с другой стороны, шагнуть с лестницы прямо на балюстраду. Под ним — метров десять. Надо только обхватить эту дурацкую толстую колонну, и тогда нога дотянется. Обязательно дотянется. Ким делает шаг и сильнее прижимается к колонне. Она слишком толстая, ее нельзя обхватить. Под ним пустота, рука скользит по белому гипсу сталинского ампира. Он слышит чей-то чужой испуганный крик: «Ребенок!!!» — и срывается, падает вниз. Он ударяется головой о выступающее гранитное основание здания совсем рядом с размякшим асфальтом и продолжает падать дальше. В темноту.

…Сильно пахло эфиром в смеси с медицинским спиртом и чем-то еще — пугающие запахи больницы, запахи беспощадной стерильности стеклянно-металлических предметов (шприцы? бормашины?). Они умеют причинять боль, лишь только окажешься в их власти. Маленький Ким открыл глаза в отделении больницы КГБ (то ли она оказалась поблизости, то ли там работал кто-то знакомый — это все уже давно забылось). Склонившиеся над ним люди были в белом, и их шапочки почему-то показались огромными, невероятно высокими колпаками, как у звездочетов в книжке с картинками. Еще почему-то все они выглядели нереально, как будто снились. Чуть выше линии лба мальчику наложили множество швов. Этот шрам, скрываемый волосами (первая седина появится только в тридцать пять лет), остался до сих пор. Среди множества лиц он сразу увидел маму, но удивительно (разве мама— врач?), она тоже была в белом. Мальчик попросил пирожные — обычно в это время после пляжа они заходили полакомиться пирожными «картошка» с молочным коктейлем. Потом все лица растаяли, а мамино осталось. Улыбаясь этому лицу и любя его, он и уснул, и все тревоги рассеялись.

А тревоги были. Что-то очень странное случилось с ним, прежде чем запахло больницей. Он снова открыл глаза— что-то, оставшееся по ту сторону запаха эфира, еще было здесь, потом оно медленно растворилось в знакомых и понятных очертаниях окружающего. Ему принесли пирожные. Кто-то другой, не мама. Пирожные, которые он очень не любил. Это были большие крошащиеся белые безе.

Позже, когда все прошло и страшное слово «кома» уже давно осталось позади, тревоги появились у родителей.

Сначала дом наполнился рисунками. Мама, мать — Анна-Благодать, как шутя называл ее отец, или Королева Фей (версия Кима), несколько месяцев пыталась делать вид, что ничего особенного не происходит. Потом она не выдержала. В их маленьком счастливом королевстве начали происходить весьма тревожные вещи, и не замечать их дальше она уже не могла. Все чаще на глаза попадался один и тот же рисунок: какая-то странная СПИРАЛЬНАЯ БАШНЯ на весь лист. Было видно, что малыш очень сильно давил на карандаш. Иногда башня была меньше, и тогда по краям пририсовывались какие-нибудь человечки, деревья, домики… Милые детские каракули, очень симпатично. Одна и та же башня в разных модификациях и по нескольку раз в день, в течение всей последующей за травмой осени, и вот уже начало зимы. Можно считать это просто милым?! И тут она вспомнила еще кое-что (интересно, были уже тогда рисунки?).