У - Эрленд Лу Страница 47

Я выбываю из игры на ранней стадии обсуждения. Мое увлечение спортом продлилось всего несколько месяцев, и я мало что могу от себя добавить. Остальные вывалили целую кучу имен отечественных и зарубежных спортсменов. Футболистов, конькобежцев, альпинистов, пловцов и бог знает кого еще. Имена так и сыплются. А надо ли при обсуждении самых симпатичных спортсменов учитывать их достижения? Как я понял, это самое главное в нашем вопросе.

Эвен считает, что невозможно говорить о том, кто был самым симпатичным на протяжении всей истории спорта, хотя бы потому, что до наших времен сохранилось крайне мало прославленных имен. Простые трудяги, к примеру, оставались безвестными еще при жизни, а уж после их смерти мы тем более не можем судить о том, насколько они были приятные или неприятные люди. Спорить тут бессмысленно.

— Ясно, по крайней мере, одно, — говорит Ингве, — что слаломисту Томбе совершенно не место в нашем списке.

С ним никто не спорит.

Однако сама постановка проблемы представляется неудачной. Этого нельзя не заметить. В общем-то, если посмотреть, все мы славные люди. В отношениях с кем-то мы хорошие. Кто-то ведь любил даже самых ужасных тиранов.

Эгиль говорит, что обсуждение отклонилось от темы. Сообщение о спортсменах не повод говорить о тиранах, а если мы не в состоянии обсуждать его тему в том виде, как она предложена, то, пожалуйста, не хотите и не надо.

На этом интерес к дискуссии как-то увял. Стойко продолжают ее только Ингве и Эгиль. Вполуха я слушаю, как они соревнуются, кто лучше помнит состав футбольных команд разных лет.

— «Росенборг» тысяча девятьсот семьдесят девятого года! — с вызовом говорит Ингве, и Эгиль должен перечислить всех игроков команды, каких он помнит.

Семь или восемь имен, которые назвал Эгиль, не произвели на Ингве никакого впечатления. Правда, когда Эгиль называет Тора Роберта Йохансена и Йоргена Сёрли, он одобрительно кивает, но чего это стоит, если Эгиль пропустил Вигго Сундмоена — «Осский [32]экспресс», как предпочитает называть его Ингве?

У нас с Эвеном затеялась отдельная беседа, мы отходим помочиться и глядим на звезды, а после, вернувшись к костру, я замечаю, что Ингве, кажется, отличился на западногерманской команде 1982 года. Но он все равно недоволен собой. Вон какой он, оказывается, амбициозный! Ну как это он мог забыть, например, Пьера Литбарски? Он сам не понимает, как мог такое допустить! У него же и сейчас перед глазами, как этот коротышка мчится по полю!

И тут вдруг мы замечаем, что нас незаметно взяли, так сказать, в окружение крабы-отшельники. Мы уже видели их поодиночке в дневное время, когда они неуклюже пробирались куда-то, неся на заду свои домики. Если мы слишком приближались, они прятались, уходя в свою скорлупу. Самые маленькие были величиной со шведскую котлетку, но большинство размером с кулак и сплошь красные. С ними у нас не возникало проблем. До сих пор. Но сейчас они, кажется, впервые как следует обратили на нас внимание и собрались вместе, чтобы организованно с нами расправиться. Как только наступает тьма, крабы, откуда ни возьмись, появляются толпами, должно быть, вылезают из каких-то укромных уголков острова. Среди крабов, кажется, распространилась молва о людях и ожидаемом пиршестве. Очевидно, у них существует сложнейшая система коммуникации, в которой не разобрался бы сам Аттенборо с его штабом. Их сотни, быть может, даже тысячи. Они заполоняют весь пляж и, похоже, дружно направляются к куче органических отходов позади палатки; как выяснилось, место для нее было выбрано неудачно. Звук, издаваемый крабом-отшельником, очарователен, производит чуть жалобное и забавное впечатление, но звук тысячи крабов неприятен и устрашающ. Они ползут в поисках чего-нибудь съедобного. Они поедают все что угодно, без разбору. Уж коли на то пошло, они готовы поедать даже испражнения. Сейчас они подбирают рис, упавший с наших тарелок. Эгиль инстинктивно реагирует на это неприязненно. Он гонит их с пляжа, но они все время возвращаются. Особенно настырных Эгиль швыряет на кострище. Посидите, мол, и хорошенько подумайте! Может быть, до чего-нибудь умного и додумаетесь.

Я занялся исследованиями. Едва успев позавтракать, я уже полным ходом окунулся в исследования. С неба накрапывает, и нет такой адской жары, как раньше. Я чувствую себя бодрым и энергичным. С собой я взял Мартина и Эвена. Ким сопровождает нас, чтобы запечатлеть исследовательский процесс на пленке. Мы плывем по лагуне с аквалангами, в масках и с ластами на ногах, зорко оглядываясь вокруг. С помощью компаса мы вычислили, с какой стороны отважные первопроходцы, прибывшие на коньках из Южной Америки, могли выйти на берег. Они бежали сюда с запада, следовательно, должны были подойти к восточному берегу острова. Там и остались лежать их коньки. Настроение у нас самое оптимистическое. Все трое — Мартин, Эвен и я — то и дело показываем друг другу под водой поднятый вверх большой палец. Впереди плывет Мартин. У него есть сертификат курсов подводного плавания, а за плечами — суровый морозный день под водой. Он плывет уверенными гребками. Нас двоих это успокаивает. Поскольку мы остаемся у самой поверхности воды, нам не нужно беспокоиться о декомпрессии и содержании кислорода в крови.

Мы изучаем географию дна лагуны. Мы действуем систематически и основательно. Ни один камешек, ни одна рыбешка не ускользают от нашего внимания. Мартин тычет пальцем и радуется. Рыбы сверкают всеми цветами радуги, как в телевизоре. Несколько смущает, правда, тишина. Обыкновенно, когда мне показывают фильмы о природе и подводные съемки, как эта, с экрана звучит голос диктора, записанный на звуковой дорожке. Голос, поясняющий, что происходит перед нашими глазами. Иногда фильм сопровождается музыкой в духе Вангелиса. А здесь полная тишина. Вообще-то я слышу только свое собственное дыхание в трубке. И если эта среда представляет собой сложную экосистему различных организмов, то разбираться, что к чему, мне надо самостоятельно. Чертовски мало получаешь даровых услуг во время такой подводной прогулки!

Мартин уже принялся переворачивать лежащие на дне камни. Мы с Эвеном с нетерпением ждем, что обнаружится под ними, когда уляжется взбаламученный песок. Пока нигде никаких коньков. Эвен бросает нетерпеливые взгляды, но я жестами показываю, что тише, мол, тише, погоди спешить! Молод он еще! Ему подавай все сразу! Терпение — не добродетель молодежи. Вот я — другое дело, потому что я старше. У меня есть выдержка и настойчивость. Я из тех, кто не так-то легко сдается. Если тут лежат коньки, мы их найдем. Такова моя установка. И неважно, сколько потребуется времени.

Вдруг Мартин замер в оцепенении. Он показывает на щель между скоплениями кораллов. Оттуда высунулась мурена. (Они кусают, как бешеные, что попало, защищая свою нору.) Зрелище прямо-таки жуткое. Вся зеленая. Мурена — зеленая. И крайне опасная, и совершенно не склонная к сотрудничеству. В медленном ритме она раскрывает и закрывает пасть. Вот она на несколько дециметров выползла из своей норы и смотрит на нас. Затем снова уползает в нору. Вероятно, решила поточнее рассчитать, как ей лучше разделаться со всей нашей четверкой, чтобы самой при этом не пострадать. Я застыл на месте как зачарованный. Единственное, о чем я способен подумать, это об отрывке из книги «Кон-Тики», где Хейердал пишет: «Коралловые рифы являются убежищем страшных угрей с длинными ядовитыми зубами, которыми они легко могут оторвать человеку ногу. При нападении они двигаются, извиваясь с молниеносной быстротой, и внушают панический ужас местным жителям…» Далее он описывает случай, бросающий страшный свет на то, что мы переживаем в настоящую минуту. Двое членов его команды переходили вброд лагуну, и тут случилось следующее: «На обратном пути через риф они то и дело вспугивали каких-то странных рыб и пытались поймать некоторых из них; внезапно на них напало не меньше восьми крупных угрей. Эрик и Герман увидели в прозрачной воде, как те приближались, и вскочили на большую коралловую глыбу; угри стали извиваться вокруг нее. Скользкие чудовища толщиной с мужскую голень были усеяны зелеными и черными пятнами, напоминая ядовитых змей; на маленькой голове блестели злые змеиные глаза, а зубы, острые как шило, имели в длину два-три сантиметра. Когда маленькие покачивающиеся головки, извиваясь, приблизились, Эрик и Герман взмахнули ножами; головка одного угря была отрублена, другой был ранен. Кровь в воде привлекла целую стаю молодых голубых акул, которые набросились на мертвого и раненого угрей, а Эрику и Герману удалось перепрыгнуть на другую коралловую глыбу и уйти».