Мексиканский для начинающих - Александр Дорофеев Страница 47

– А каменное ухо? – спросил Василий невпопад.

– Ухо глухо, но говорливо, – ответил Илий. – Моктесума понял, что обманулся в ожиданиях, и успел схоронить несметные сокровища ацтеков. Многое отыскали конкистадоры. Но самое ценное – несравненный изумруд Глаз Моктесумы, а также золотые уши богини плодородия Икс-Чель – сокрыто по сию пору. Меж духов, впрочем, идет последнее время молва, будто некий человек, родом из Тулы…

Перебивая Илия, кто-то настойчиво тянул за рукав:

– Васенька, милый, что ты свистишь на все руины! Какой-то свистовой столбняк! Тебе вредны древние развалины – идем-идем. Мы едем на корриду.

Когда они возвращались мимо без устали пляшущих ацтеков, Пако сказал:

– Думаете, деньги зарабатывают? Жалкие песо? Смысл ритуальных танцев перед кафедральным собором куда как глубже! Потомки Моктесумы мстят за своих богов – сотрясая почву, они разрушат испанский храм. Видите, как накренился! И кто знает, что будет на этом месте через пятьсот лет.

Пласа де лос торос – Площадь быков – со стороны просто футбольный стадион. Правда, вокруг – бычьи изваяния, в натуральную величину, как памятники героям.

По длинному туннелю выбрались на трибуны, и чаша оказалась огромной, уходящей в глубь земли, подобно останкам Теночтитлана. На дне – песчаная арена. А меж трибун ощутим воздушный конус, опрокинутый и усеченный, быстро наполняемый сигарным дымом, – каждый уважающий себя курит здесь сигару.

С трибун, как из каменного колодца, на светлом еще небе видны звезды, особенно созвездие Быка. Взойдет Тореадор, и можно начинать – небесную, что ли битву?

Бой быков – все вроде ясно – должны помериться силами коровьи, с позволения сказать, самцы. На самом же деле с быком сойдется человек. Дерутся, или сражаются, как хотите. Меньше логики – больше символизма.

Пако возложил специальные корридные подушечки на каменную скамью, и они воссели. Медленно-медленно и так заметно-заметно росло напряжение в опрокинутом конусе и прорвалось стремительно высоким молниеподобным звуком трубы.

На арену, как чертик из табакерки, выпрыгнул косо бычина по имени Вечно Живой. Чуть проскакав, вскидывая задом, растерянно остановился. Трудно понять бычью душу, но, видно, была она в смятении. Посреди арены стоял Вечно Живой, покачиваясь и неотрывно глядя в желтый, девственный покуда, песок.

Тяжелые, как бронепоезда, как крепостные башни, с копьями в дланях, выехали пикадоры. Их лошади с холки до копыт под плотными стегаными халатами, вроде узбекских.

Как случайно попавший на банкет, ни с кем не знакомый, бык неловко прошелся, будто стесняясь, что одет не по этикету. И получил пикой в зад. Кто бы отнесся к этому философски? Редкий бы человек. А уж когда полон бычьих комплексов, – все предсказуемо! Вечно Живой коротко разбежался и врезался башкой в свисающие полы халата, едва не опрокинув лошадь. Воздушный конус содрогнулся – действо началось!

Быка пикадорили со всех сторон, и каждый укол, как выпитая рюмка, все больше заливал ему глаза кровавым туманом. Бык сообразил, что он простой шут на банкете. Подобно тупому бревну, таранил раз за разом передвижные башни.

Наконец, размеренным лошадиным шагом пикадоры удалились, уступив арену бандерильерос. Вечно Живому они даже понравились – невелики, а в руках, как букеты, пучки дротиков с разноцветными лентами. После разгона колюче-халатных кентавров бык, уже яростно опьяненный, решил – этих-то по закоулочкам! Но бандерильерос, увертываясь от рогов, ловко, обеими руками, всаживали дротики в бычий загривок. Ах, как проворны и юрки, как украсили быка пестрым ленточным убором! Бык не бык, а вроде цыганка мечется по желтому взрытому песку.

– Торо, торо, торо!!! – будто каменная лавина обрушивается с трибун, и Вечно Живой уже чувствует себя хозяином банкета. Или, черт знает, – хозяйкой. Или взбешенной невестой, поджидающей неверного жениха. Копытом взбивает, роет арену, ревет, роняя пену, и готов, готов ко всему, все трын-трава, песчинка на дороге и лепет одуванчика.

И серебряно-золотой, в чулках до колен, в черной пасквильной шапочке с оттопыренными ушками и красным полотном на шпаге выходит он, последний, с кем сталкивается бычья судьба, – тореро.

Движения медлительны, он выгнут в талии, как лук. Он единственный здесь хозяин и бог. Подвижная гипербола.

«Торо!» – зовет, укрывшись за тряпичным лоскутом. И бык врубается в зыбкую преграду. За нею, увы, – пустота.

Изысканно-спокойно, серебряной тенью тореро ускользнул. Он здесь, он рядом, он везде, но недоступен для быка, как для неверующего Бог.

«Оле, олле, оо-лл-ее!» – спиральная волна летит по трибунам в темное уже небо. Давно зажглись прожектора, и бык еще черней, песок желтей, тореро – призрачней и серебристей. Он опустился на колено. Подрагивающим алым полотном завораживает, маня, Вечно Живого. Быку все ясно – страшно трезв и понимает, что должен сыграть до конца. Бросается вперед, где пустота, пока еще живая.

«Оо-ллл-еее!» Тореро отвернулся. Вот его спина! С презрением и чинно, отбрасывая ногу, как на параде, идет за новой шпагой. Теперь он не тореро. Вернулся матадор – убийца.

Бык всхрапывает и мчится для последнего удара – рог или шпага?

«Шпага или рог?» – подумал матадор. Чуть-чуть отпрянув, точным жестом вонзил он шпагу в бычью плоть.

«Шпага!» – понял Вечно Живой, летя в бесконечную пустоту. Встал на колени. Вздернул черную немеющую губу – кровавая пена изо рта. Неловко завалился на бок, отряхивая песок с копыт. И умер.

На арену посыпались – сомбреро, мантильи, пончо, шали, простые пиджаки и шляпы, винные бурдючки, перчатки, веера. Это был триумф быка и тореро. Оба сыграли на славу.

Быку отрезали ухо и преподнесли тореро, что устанавливало их вечную связь. Тореро, помахивая теплым ухом, раскланивался. А Вечно Живого взвалили на тележку, запряженную парой лошадей, и совершили почетный полукруг. Тем временем как песок разглаживали для следующего боя. Коррида не знала отдыха и завершилась заполночь – семью заколотыми быками и множеством наградных ушей.

– О, бычье ухо! Как бы хотелось подержать в руке! – возбудилась Шурочка. – Большое, крепкое и волосатое, почти живое! Так эротично…

– Да ухватись за Пакино – не прогадаешь, – довольно зло сказал Василий.

Он вообще был потрясен и сбит с толку. Орал время от времени «торо!» и «олле!», но, кажется, дух Илий пошаливал, вселяясь то и дело в быков, – Василий живо ощущал уколы пикадоров, издевки бандерильерос. Раз еле удержался, чтобы не боднуть Пако. Глаза его устрашающе покраснели.

– Купим черные очки, – заботливо сказала Шурочка. – А то глаз – совсем рубиновый. Как у какого-нибудь… Моктесумы.

– Глаз Моктесумы изумрудный, – заметил Василий.

– Что-оо?! – подскочила Шурочка. – О чем ты?!

– Читал где-то, – удивился Василий, – что глаза у него зеленые были.