Лев Африканский - Амин Маалуф Страница 47

Сначала мы шумно прошлись по рынку — лавочки уже закрывались, улицы пустели, затем остановились перед Большой Мечетью, где друзья облили нас розовой водой. Тут самый старший из моих свояков, заменявший на церемонии отца невесты, шепнул мне, что настал мой черед уйти и дожидаться невесту дома. Я дружески хлопнул его по плечу и помчался к дому отца, где была приготовлена комната для нас.

Час спустя появился кортеж. Фатима была доверена моей матери, и та отвела ее к порогу комнаты, где был я. Прежде чем оставить нас одних, Сальма подмигнула мне, напомнив, что я должен сделать в первую очередь, если хочу утвердить в семье свой авторитет. Я тяжело наступил на ногу Фатимы, обутую в деревянную сандалию, и дверь закрылась. За ней раздавались крик, смех, стук посуды: там готовились к застолью.

В красном с золотом платье Фатима стояла передо мной белее листа бумаги, несмотря на слой румян, неподвижная, окаменевшая. Ей было тяжело дышать, но она все же пыталась улыбнуться, глаза ее были такими несчастными, что я непроизвольно привлек ее к себе, скорее чтобы утешить, чем обнять. Она зарылась головой в мою одежду и расплакалась. Я посильнее прижал ее к себе, заставляя молчать — нас могли услышать. Она вжалась в меня, подавляя рыдания, но тело ее дрожало и почему-то медленно оседало. Вскоре оказалось, что я держу в руках какой-то безжизненный куль.

Друзья предупреждали меня, что в первую брачную ночь многие невесты стараются показаться несведущими, удивленными, испуганными, но о том, что невеста может лишиться чувств, я не слыхал. Впрочем в маристане ходили разговоры, что вдовы и одинокие женщины подвержены частым обморокам, случающимся в результате истерии, но чтобы такое произошло с пятнадцатилетней девушкой, да еще в объятиях мужа! Я встряхнул Фатиму и попытался поставить ее на ноги — голова ее бессильно откинулась назад, глаза закатились, губы приоткрылись. Тут уже затрясло меня и, честно признаюсь, не столько из-за волнения за кузину, чем из-за страха, что, открыв дверь и крикнув: «На помощь! Новобрачная потеряла сознание!», до конца своих дней стану посмешищем.

Я не придумал ничего лучшего, чем дотащить ее до постели, уложить на спину, разуть и развязать завязанный под подбородком платок. Дыхание ее стало ровным. Теперь она более походила на уснувшего человека. Я сел рядом, размышляя над тем, как поступить. Можно было поранить палец, испачкать простыню и забыть о брачной ночи хотя бы на сутки. Но смогу ли я сделать так, чтобы это и впрямь было похоже на кровь девственницы, не разоблачит ли меня опытная соседка? Я с отчаянием и мольбой уставился на Фатиму. Пламенеющая копна ее волос разлетелась по подушке. Я провел по ней рукой, вздохнул, потрепал ее по щеке, один раз, другой, с каждым радом все сильнее. На ее губах обозначилась улыбка, но она не проснулась.

Я стал трясти ее, сначала легко, а затем так, что кровать заходила ходуном. Попусту: она спала.

Устав, я вытянулся на постели и случайно дотронулся до подсвечника. Только я собрался задуть свечу и тоже уснуть — будь что будет, — как в дверь поскребли, призывая меня исполнить долг. А может, мне это показалось? Как и то, что шум в доме стал назойливее. Я уже не отдавал себе отчета, сколько времени провел в этой словно привидевшейся мне в кошмаре комнате. Снова положил руку на Фатиму, стараясь ощутить биение ее сердца, и закрыл глаза. Легкий аромат серой амбры напомнил мне о негритянских мелодиях Томбукту. Передо мной возникла Хиба, при свете луны завершающая свой танец: руки ее раскрывались мне навстречу, кожа была гладкой и скользкой. Это от нее исходил аромат амбры с примесью моря. Мои губы дрогнули, произнося ее имя, мои руки, все тело устремилось к ней…

В отсутствие Хибы женщиной стала Фатима. Я открыл дверь, соседка схватила долгожданную простыню и возопила. Тут же грянула музыка, гости воодушевились и пустились в пляс, так что полы затрещали. Вскоре позвали и меня, уверяя, что на жену я еще успею наглядеться. И то верно, согласно обычаю, я не мог покинуть дом раньше, чем через неделю.

* * *

Утром, когда я проснулся, новобрачная стояла в патио, прислонившись к фонтану и наблюдая за тем, как моя мать в двух шагах от нее драит огромный медный поднос, готовясь ко второй брачной трапезе, намеченной на вечер — обычай требовал, чтобы в этот раз были приглашены только женщины, а пели и плясали только служанки. Сальма с озабоченным выражением лица что-то вполголоса внушала Фатиме. Когда я подошел, она прикусила язык и еще усерднее принялась за поднос. Фатима обернулась ко мне, ее лицо расплылось в блаженной улыбке, словно мы провели счастливейшую из ночей любви. Она была босиком, в том же платье, что и накануне, только слегка помятом, с теми же румянами на лице. Я изобразил на лице равнодушие и направился в дом к отцу, который с гордостью обнял меня и потребовал корзину с фруктами. Ставя ее перед нами, мать шепнула мне на ухо укоризненным тоном:

— Будь же терпелив с бедняжкой!

Вечером я ненадолго появился за столом, где собрались женщины. Среди них была и Хиба, которой я был лишен на целую неделю. Когда я вышел из-за стола, Фатима последовала за мной, наверняка по настоянию моей матери. Взяв меня за руку, она покрыла ее поцелуями.

— В прошлую ночь я тебе не понравилась.

Не отвечая, я вытянулся на левой половине постели и закрыл глаза. Она склонилась надо мной и едва слышно неуверенно выговорила:

— Не хочешь ли навестить мою сестричку?

От удивления я подскочил. Хиба, смеясь, рассказывала мне о некоторых выражениях, используемых женщинами для обозначения интимной части тела. Но мог ли я ожидать услышать это из уст Фатимы, которая еще вчера потеряла сознание при одном виде опочивальни! Я повернулся к ней.

— Кто тебя научил этому?

Она испугалась, устыдилась и расплакалась. Я рассмеялся и прижал ее к себе. Она была прощена.

Неделя завершилась последним из застольев, во время которого свояки преподнесли мне четырех баранов и много горшков с вареньем. На следующий день я наконец покинул дом и прямиком отправился на базар, чтобы исполнить последнее из действий нескончаемого брачного ритуала: купить несколько рыбешек и отдать их матери, чтобы она бросила их под ноги новобрачной с пожеланиями здоровья и плодовитости.

* * *

До конца этого года с Божьей помощью удалось сделать Фатиму брюхатой, после чего возникла нужда в более высоко оплачиваемой работе. Мать посоветовала мне заняться торговлей, мне это тоже было по сердцу, учитывая мою страсть к путешествиям. И предсказала:

— Многие стремятся к наживе и для того открывают для себя бескрайний мир. Ты же, сынок, будешь стремиться открывать для себя мир и через это обретешь сокровище.

Тогда я лишь улыбнулся.

В последние дни лета Фатима подарила мне дочь. Я назвал ее Сарват — Удача, — поскольку в этом году было положено начало моему процветанию. Пусть и недолговечному, жаловаться я не стану: Бог дал — Бог взял. Я привнес в его достижение лишь свойственные мне невежество, надменность и страсть к приключениям.