Не исчезай - Женя Крейн Страница 47

Неожиданно для Любы голос Роберта стал нежнее, легче – это был почти невесомый голос; ей показалось, что ее укачивают, как ребенка. Его улыбка, всегда снисходительная, немного барственная и важная, как если бы ему приходилось читать лекцию или вещать с кафедры, смягчилась.

– Так ты веришь в дьявола?

– Наверное…

– А что это такое?

Любопытство говорило о том, что впереди капкан. Оплошность? Глупость?

– Оборотная сторона добра.

– То есть?

– Добро – любовь. Зло – насилие, жажда власти, неприемлемость любви. Ведь любовь уязвима, конечна – во всяком случае, земная любовь.

Роберт улыбался, по-прежнему снисходительно и нежно.

Временами Любу охватывало внутреннее возбуждение, с которым она плохо справлялась. Образ Роберта представлялся смутно; она пыталась припомнить его черты, но воспоминания ускользали, и она тревожилась, пытаясь представить его хотя бы частями – глаза, волосы, губы, руки? Фотографии Фроста не помогали, а, пожалуй, мешали (так ускользает образ когда-то любимых людей, чья смерть, уход из твоей жизни причинили невыносимую боль, и боль эта затуманила экран, на который проецируется это мысленное изображение, остаются лишь смутные очертания, как пятно в бликах света и тени). Внутренние изменения накапливаются, происходят медленно; возможно, она осталась прежней… Или изменилась? Припоминая лицо Роберта, его улыбку, смех, тот зыбкий образ, что неуловимо присутствовал в памяти, но не желал воплощаться в ясную картинку, она пыталась понять – себя? «Нуждаюсь ли я в людях? – задавалась она вопросом и не могла на него ответить. – Или люди во мне не нуждаются? Нуждаясь во мне, они бы меня нашли. Стремились ко мне, просили моего участия в своих делах, развлечениях, звали в гости, напрашивались на чай, обрывали телефон… Кто мне звонит? Коллекторы, сборщики подаяний, полицейские, которым опять нужна помощь – в этом году город не выделил достаточных средств… Прежде было по-другому – прежде я не была одинокой. Осталась ли я прежней? Как и когда появилась стена, что отделяет меня от мира, от… остальных? Стала ли я отдельным островом, или всегда была островом, затерянным в этом людском океане? Почему люди так боятся людей? Зачем нужны стены? Почему мы все так далеки друг от друга? Должно быть, эти стены и камни (Люба начала собирать камни, привозить их с океана, складывать на заднем дворе) всего лишь атавистика из прошлого. Получается, тот изначальный страх, когда мы боимся друг друга – тоже из прошлого, из каменного века?»

Но – рано или поздно – мы все же приходим к выводу, что необходимы стены, некие границы – расстояние между собой и остальным миром. Теперь существовал еще один мир – виртуальный. Писательница L, превозмогая одиночество, писала короткие, полные многоточий послания своей виртуальной знакомой из Калифорнии – и каждый раз страдала от жестокости более молодой подруги. Впрочем, можно ли было назвать их подругами? Товарками? Соперницами, соратницами по перу? Писательница N не была жестокой намеренно. Так уж получалось.

Летом 2005 года, проводя очередной сетевой обзор, собирая сведения о любимом поэте, Люба набрела на статью, в которой автор, исследуя его знаменитое стихотворение «Неизбранная тропа», намекал на гомосексуальные наклонности Фроста. Тут же продолжив свои лихорадочные поиски и откопав несколько исследований, связывающих поэзию Фроста с ранними литературными опытами американских феминисток, с американской женской поэзией в целом, Люба в очередной раз задумалась: ее поэт, Роберт, какое отношение имеет он к тому, давно почившему Фросту? Первым жестоким открытием стала информация о романе поэта со своей секретаршей. Было ли это правдой? Ты изменчивый, Роберт – подобно медузе в океане. Ты сам литературный персонаж. Отбери у тебя интонацию, жест, взгляд – это уже не ты.

Где истинная биография человека, события его жизни, и что есть миф? Если все литературные произведения, созданные людьми, все персонажи, сюжеты, мифы… если все это стало частью нашего сознания… а мы создаем мифы, верим в присутствие их в нашей жизни, если они ощутимы, эти искусственные, порожденные нами фантомы… Кто тогда создатель создающих мифы? Если, как утверждают некоторые, даже Бога нет… Или же, поняв, что его опыт не удался, Он оставил нас – род людской – на произвол судьбы. Нет, все же Он есть, должен быть… Он создал человека, в котором есть эта способность создавать истории. Любе очень хотелось в это верить.

Вот к какому интересному выводу пришла Люба: человек – это литературный персонаж! И только. И только. Но если жизнь развивается по законам литературы, что же будет дальше?

Духовные поиски в одиночестве приводят к печальным результатам. Люба поставила на психоанализ. Будучи активной потребительницей селф-хелпа и пациенткой многочисленных психологов-аналитиков, русскоязычных и американских, Люба знала толк в самокопании. Трудные мысли (большие, как валуны Новой Англии, выкорчеванные на поверхность – пригодятся для ограды, оградят от мира) отяжеляли ее, медленную от природы, придавленную грузом жизни. Почти двадцать лет этой жизни ушло на самопознание. Сначала был усатый аналитик из «Кабинета доверия». Он закончил советский университет в застойные годы, жадно читал Фрейда, Шопенгауэра. Однажды спросил: «Зачем вам нужны секреты? Секреты разрушают человека изнутри». От усатого аналитика Люба научилась легко расставаться с тайнами, избавляться от секретов. И, лишь обретя Роберта, не смогла расстаться с этой заветной, сладкой тайной – не хотела впускать в душу чужой, пристальный, недобрый взгляд. Чужой интерес.

Затем была дама при большом госпитале, услуги которой она выбивала у штата. Получив бесплатного психоаналитика, Люба обнаружила, что психолог ее – сильно беременная женщина, можно сказать, на сносях. Эта обремененная своим будущим потомством дама-аналитик пыталась научить Любу не изводить себя, не предъявлять себе слишком строгие требования. Но вскоре она ушла рожать, и Люба вновь осталась одна, наедине с жизнью. В поисках очередного учителя, суррогатного родителя, она безуспешно бегала от одного психолога к другому, рассказывала о своем печальном детстве, делилась опытом, пыталась разложить жизнь по полочкам, переоценить, переписать. При этом интимная жизнь писательницы неизменно ускользала из тесных объятий психоанализа. Доходя до определенной точки, она ретировалась. Плакалась на маму, на семью, на несчастную Родину, жаловалась на бездуховность нового существования в этой меркантильной стране, где обосновалась. Но лишь речь заходила о сексе, Люба теряла доверие к очередному советчику и… не приходила на следующий визит, искала очередного специалиста, знатока человеческой души.