Кукурузный мёд (сборник) - Владимир Лорченков Страница 48

Мисимеску поглядел на нож, сел на корточки и приготовился умирать. Лоринков поднял саблю. Не промахнулся бы, встревоженно подумал Мисимеску. Вечно же пьяный блядь, подумал Мисимеску. Лоринков пошатывался, но саблю держал крепко. Они условились с Мисимеску, что, как только лейтенант будет обезглавлен, то Лоринков выкинет белый флаг, и отпустит генералов. Писателю сделать ничего не должны, он скажет, что Мисимеску заставил его помогать угрозой взрыва… Лоринков поощрительно улыбнулся Мисимеску.

– Давайте быстрее, – сказал он.

– А то выпивка тут закончилась, – сказал он.

Мисимеску кивнул, поднес руку с ножом к животу и замер… Рука дрожала. Время вновь остановилось. Жизнь бежала перед глазами Мисимеску, как перед Брюсом Вилисом в кино «Армагедон», которое Мисимеску видел в сельском клубе в 1998 году.…

поле, кукуруза, земля, трактора, автоматы, стрельбища, женщины, физкультура, училище, брызги от умывания, запах мятной пасты, трава у стены, роса на траве, глазок в стене, стоны соседки, вкус утренней яичницы, запах кофе, пение птиц, улыбки прохожих…

– Знаете, я передумал, – сказал Мисимеску.

– Передумал я, – сказал Мисимеску хриплым шепотом.

– Что? – сказал Лоринков.

– Да и фиг с ней, с этой империей, – скзаал Мисимеску.

– Жить охота, – сказал он.

– Да как вы… – сказал Лоринков.

– Да что вы… – сказал он.

– Да позору же не оберешься! – сказал он.

– Как вы к ним после всего выйдете? – спросил он недоуменно.

– Да и фиг с ним, с позором, – сказал Мисимеску, глупо и счастливо улыбаясь.

– Ну что они мне сделают? – сказал он.

– Я же никого не убил, – сказал он.

– Нет, – сказал он.

– Я точно передумал, – сказал он.

Улыбнулся, положил осторожно – словно бомбу, – нож на пол, и вдохнул.

Глянул в окно. Почувствовал себя вновь рожденным. Окно было в ярком свете и Мисимеску представил, как идет по улице, согреваемый лучами… Потом окно потемнело, а затем все вообще пропало.

Это Лоринков мощно, без замаха, рубанул Мисимеску по шее. Конечно, промахнулся и попал в затылок. Вечно же блядь пьяный, подумал с холодным гневом о себе Лоринков. Без подготовки и замаха рубанул второй раз. От второго удара раскололся затылок. Снова мимо, подумал Лоринков в бешенстве. Лишь с третьего удара голова Мисимы поникла на груди лейтенанта и повисла на лоскутке кожи.

Лоринков, не глядя по сторонам, толкнул лейтенанта, все еще стоявшего на коленях. Пинком перевернул тело. Подобрал нож и воткнул в живот Мисимеску. Потом сжал рукой мертвеца рукоятку. Утер холодный пот. На четвертый день запоя, как всегда, колотило. Лоринков собрался было открывать дверь, но потом вспомнил.

Расстегнулся и помочился на Мисимеску.

* * *

…под дождем журналисты, – искавшие удачный ракурс, – вели репортажи со ступенек, крыши, перил, люстр, и из унитаза Генштаба Молдавии. Мертвый Мисимеску, оскалив в предсмертной гримасе рот, лежал под прозрачным целлофаном. Тело его освещали изредка вспышки фотографов и молнии. В здании сновали люди. У стены сложили тела «ученого» и генералов. До них никому, кроме бродячих собак, дела не было… Шел дождь и дождь шел отчаянно.

Протрезвевший Лоринков довел до слез психолога службы спасения, после чего уселся в такси. Машина тронулась. Лоринков достал из сумки бутылку и приложился.

–… это же надо, – бормотал он.

–… передумал, – бормотал он.

–… не годится, ребята, – бормотал он.

–… дак мы утратим все традиции офицерства, – бормотал он.

–… как лейтенант запаса говор… – бормотал он.

Таксист отчаянно нарушал, стараясь не застрять в огромных ямах на кишиневских дорогах. Лоринков глядел в запотевшее окно и угадывал силуэты девушек в коротких платьях, и колготках. Девушки жались под крышами остановок. Коньяк прекрасно шел даже без воды. Это открылось второе дыхание, знал Лоринков. Чертов Вьетнам, а не Молдавия, подумал Лоринков. Утром жара и солнце, вечером ливень, и так весь май, думал он. Кондиционер в такси не работал, так что Лоринков открыл окно, и, закрыл воспаленные глаза. Почувствовал на веках прохладный воздух. Ливень быстро закончился.

Близилось лето.

– Каковы были ваши дальнейшие планы в отношении покоренных народов планеты Земля после установления мирового господства?

– Полная ликвидация всех самок репродуктивного возраста с последующим изготовлением из их остатков особых комбикормов, насыщенных поликислотами и ценными веществами.

– Далее?

– Перемещение лиц старше 56 лет в особые лагеря для исполнения трудовой повинности в пользу новой цивилизации.

– Какой цивилизации?

– Нашей цивилизации.

– Цивилизации захватчиков?

– Цивилизации просветителей.

(прим. Стенографиста – напряженная пауза, молчание).

– Хорошо, продолжим допрос.

– Как Вам угодно…

– С женщинами и стариками мы… ВЫ разобрались. Что вы намеревались осуществить в отношении детей и юношества?

– Полная переквалификация в соответствии с нуждами нового вектора цивилизационной направленности Земли.

– Дальше?

– Избавление от косных и ненужных штампов сознания, полная промывка сознания.

– С целью?

– С целью осознания того, что ложное заблуждение о человеке, как «венце творения» не соответствует действительности и сложившейся обстановке.

– Зачем?

– Для избежания последующих эксцессов.

– Например, каких?

– Например, в виде мятежей и бунтов против новой модели развития цивилизации.

– Вашей цивилизации.

– НАШЕЙ цивилизации.

– Установленной на обломках нашей против воли народов планеты Земля, с полным уничтожением женщин, способных рожать…

–… репродуктивного возраста!

– Это одно и то же! Вы, надеюсь, понимаете, что речь идет о геноциде?

– В словаре нашей цивилизации нет такого слова.

– Вот как…

– Да. Мы используем более правильный термин.

– Какой же?

– «Корректировка действительности».

– Посредством геноцида!

– Я оставляю за Вами право комментировать мои слова так, как вам того захочется.

– Хорошо, достаточно на сегодня. У вас есть какие-либо претензии к условиям содержания? Питанию? Обращению? Заключенный, я Вас спрашиваю?