Мой Михаэль - Амос Оз Страница 48

Мой вопрос привел к тому, что лоб юноши покрылся крупными каплями пота. Он хотел вытереть лицо, но не смог этого сделать, потому что руки его были липкими: он держал кукурузный початок, который я ему все-таки купила. Я не отвела своего пристального взгляда, надеясь вогнать его в полное замешательство. Унижение и отчаяние всколыхнули в юноше волну нервозной смелости. Он обратил ко мне свое посеревшее страдающее лицо и пробормотал:

— Госпожа Гонен, у меня нет никаких дел со сверстницами, да и вообще с девчонками. Весьма сожалею, я не хотел бы вас обидеть, но вы не должны были задавать мне подобные вопросы. Ведь и я не спрашиваю… Любовь и другие подобные вещи… они всегда… дело личное.

Поздняя осень заполонила Иерусалим. В небе — ни облачка, но и ясным его не назовешь. Было оно цвета осени: голубоватое с серым отливом. Подобно цвету дороги или цвету старинных каменных зданий — вот он подходящий оттенок. Я ощутила, что, вне всякого сомнения, со мной это уже не в первый раз. Я уже бывала, здесь. Мне все м чительно знакомо. Я сказала:

— Прости меня, Иорам. На миг я забыла, что ты учишься в религиозной школе. Я проявила любопытство Ты не обязан делиться со мной своими секретами. Тебе — семнадцать, а мне уже двадцать семь, и, естественно, я кажусь тебе древней старухой.

И на этот раз я привела его в смятение, еще большее, чем в предыдущий раз. И преднамеренно. Он отвел глаза в сторону. В охватившей его лихорадке он случайно толкнул Яира, едва не опрокинув его наземь. Он начал было говорить, не нашел нужных слов и совсем отчаялся:

— Старуха? Вы?.. Напротив, госпожа Гонен, напротив. Я хотел сказать, что… Вас интересуют мои проблемы и… с вами я могу иногда пого… Нет. Когда я пытаюсь выразить это словами, то получается все наоборот. Я думаю только, что…

— Успокойся, Иорам. Ты не обязан говорить.

Он был в моих руках. Я властвовала над ним безраздельно. По своему желанию я могла вызвать на его лице любое выражение. Словно рисовала на листке бумаги. Много лет прошло с тех пор, когда в последний раз подобная нечистая игра доставляла мне удовольствие. Поэтому я продолжала, высвобождая маленькими глотками внутренний смех, заливавший меня:

— Нет, Иорам. Ты не обязан говорить. Можешь написать мне письмо. Кроме того, ты почти все уже сказал. Кстати, кто-нибудь уже говорил тебе, что глаза у тебя очень красивые? Если бы ты был уверен в себе, мой милый друг, то разбил бы не одно сердце. И если бы я была молодой, твоей ровесницей, а не древней старухой, то уж не знаю, как могла бы я устоять и не влюбиться в тебя. Ты — прелестный юноша.

Не отвела я свой холодный взгляд от лица парня. Я впитывала его удивление, восторг, страдание, безумные надежды. Я вся была во власти упоительного ощущения.

Иорам пробормотал:

— Вы не должны, госпожа Гонен…

— Хана. Можешь называть меня просто — Хана.

— Я… я вас уважаю и… уважаю — это не совсем точное слово, хотя… чувство уважения и… глубокого внимания…

— Почему ты извиняешься, Иорам? Ты мне нравишься. Это вовсе не грех — нравиться.

— Вы заставляете меня испытывать чувство сожаления, госпожа Гонен… Хана… Я не буду больше говорить, чтобы потом не жалеть об этом. Извините, госпожа Гонен.

— Говори, Иорам. Я не уверена, что тебе придется жалеть о сказанном.

И тут вдруг вмешался Яир. Сквозь зубы, перемалывающие кукурузные зерна, он процедил:

— Сожалеют — это англичане. В Войне за Независимость они были на стороне арабов, а теперь они сожалеют — в нашу пользу.

Иорам сказал:

— Госпожа Гонен, здесь я должен свернуть направо. Я хотел бы, чтобы вы забыли все, что я наговорил, и прошу у вас прощения.

— Подожди, Иорам, одну минутку. У меня к тебе есть просьба…

Яир:

— Когда мы были в Холоне, еще жив был дед Залман, он объяснил мне, что у англичан — холодная кровь как у змей.

— Да, госпожа Гонен, исполню с удовольствием.

— Мама, что это значит? Что у змей холодная кровь

— Это значит, что кровь у змей не теплая. Холодная Иорам, ты так мил. Я хотела бы попросить тебя..

— Но почему же это так? Почему у змей кровь теплая? Почему у всех людей кровь теплая, кроме англичан?

— Скажите, что вы не сердитесь на меня, госпожа Гонен. Возможно, я молол чепуху…

— Сердце разгоняет кровь и нагревает ее — так у людей и у некоторых животных. Подробно я не смог это тебе объяснить. Не мучай себя, Иорам. Когда я была молодой, в твоем возрасте, и у меня были необъятные силы для любви. Мне бы хотелось с тобой еще поговорить — сегодня или завтра. Яир, помолчи минутку, хватит приставать и теребить меня. Сколько раз говорил тебе отец, что нельзя перебивать других. Сегодня или завтра Иорам, — об этом я и хотела тебя попросить. Я должна поговорить с тобой. Мне хотелось бы кое-что тебе посоветовать.

— Я никого не перебивал. Может быть, Иорама. Но это он перебил меня.

— Не стоит мучить себя, Иорам. До свиданья. Я вовсе не сержусь, Иорам, да и ты не сердись на себя. Я уже ответила, Яир, что так это в природе. Не все в мире можно объяснить: «как», «где», «что», «почему», «зачем». «Если бы бабушка крылья имела, орлом в поднебесье она бы взлетела». Когда отец вернется домой — получишь все объяснения, ведь твой отец умнее меня и знает про все свете.

— Нет, он не знает про все на свете. Но если он не знает, то говорит мне, что не знает, никогда не говорит, что он знает, но не может объяснить. Так на свете не бывает. Все, что знаешь, можно объяснить. Я закончил.

— Ну и слава Богу, Яир.

Мальчик выбросил кукурузную кочерыжку. Осторожно вытер салфеткой свои ладошки. Терпеливо снес обиду. Молчал. Не ответил даже на мой панический вопрос — не забыли ли мы выключить газ перед уходом. Я не выносила эту его упрямую гордость.

В клинике мне пришлось силой усадить его в зубоврачебное кресло, хотя он и вообще-то не противился лечению. С тех пор, как Михаэль объяснил ему, какой вред наносят здоровью испорченные зубы, Яир проявлял явное стремление к сотрудничеству с врачами. И врачи не переставали удивляться. Более того, бормашина и прочее медицинское оборудование вызывали у мальчика пристальный интерес, который был мне ненавистен: пятилетний ребенок, наслаждающийся зубной болью, вырастет отвратительным человеком. Я презирала себя за подобные мысли, но не могла от них избавиться.

Пока врач занимался зубами Яира, я сидела на низкой скамеечке в коридоре и пыталась привести в порядок свои мысли, которыми я собиралась поделиться с Иорамом Каменицером.

Сначала я намеревалась вырвать у него ту самую исповедь, которая так отягощала его душу. Я знала, что легко достигну своей цели, и это вновь доставит мне удовольствие от ощущения своей силы, которая не оставила меня полностью, хотя Время и ополчилось против нее, в клочья разрывая ее своими бледными, неумолимыми пальцами и безостановочно подтачивая ее.