Огненное погребение - Владимир Нестеренко Страница 48

– Ты что, мне не доверяешь? – я посмотрел на него неожиданно, в упор, «сверкнул», так сказать.

– Нет, доверяю, причем здесь это… – клиент тушевался.

– Понятно. А он тебе на меня не гнал? – я уже кипел по-настоящему.

– Нет, он тебя уважает, просто сказал, что вскрываться надежнее.

– Да если б гнал, я бы его забил в синеву. Калекой бы сделал. Я давно к нему приглядываюсь. Крыса хозяйская, ни родины, ни флага, – меня понесло, я шумел. – Блядь, да кто он, на хуй, такой!? Всю жизнь по зонам, вообще все человеческое потерял. Устрица, бля! Ты помнишь, как режимняк хотел тебя за дежурство на карцер закрыть?

– Помню, ну так что?

– Ты пачку «Примы» на торпеду закрутил и спички, в карцер пронести хотел. Помнишь?

– Ну да, это он посоветовал, – Валерьян раздуплялся с трудом, с большим трудом.

– А когда не пролазила торпеда в жопу, он тебе что предложил? Помочь предложил, хуем пропихнуть?

– Так это шутка была.

– Шутка шуткой… – я многозначительно посмотрел ему в глаза и оскалился.

– Ну да, глупая шутка, – Валерьян задумался…

– А за что он десятку тянул? Знаешь?

– Руку кому-то отрубил.

– Ну да. А пока терпилу во дворе ждал, то дочке его, пятикласснице, сказал: «Я пришел руку твоему папке отрубить, чтобы он моих друзей не бил!»

– Я не знал, в натуре, не знал…

– А что ты вообще знаешь? Ты в карты у него хоть раз выиграл?

– Нет.

– И я не выиграл. Он исполняет, нас и в хуй не ставит. Я ему все вспомню, дай срок.

– Да, никто у него не выигрывал… – Валерка начал думать вслух, причем с замедлением на пару фраз.

– А ты его статью знаешь?

– За тяжкие телесные…

– А часть, долбоеб ты, блядь, третья. Статья сто первая, часть третья – «тяжкие телесные повреждения, повлекшие за собой смерть». Это убийство, только по-другому называется. Он свою халяву подрезал и кинул на хате, она завернулась – а он сейчас исполняет для нас, втирает: «Хули она мне, блядь, передачу не несет?»

– Да ты что?

– То, блядь, то. Он убийца, смерть тебе присоветовал. Пока кровь матрац пропитает и на него потечет, ты уже ласты склеишь. Сколько у тебя крови?

– Не знаю…

– Литра три. А в матрац сколько впитывается? Эх ты, дурак, конченый дурак.

– Так что мне делать, Вован?

– То, что решили. Конь готов?

– Нет, я его не плел после того разговора, – виновато сказал Валерьян.

– Плети, и быстро, скоро у тебя следствие заканчивается.

В следующую смену бодрствовал Уголек.

Потом я.

Потом опять Уголек.

Грузили Валеру, в две смены грузили.

Валерьян перестал базарить, играть, есть. Не смотрел телевизор, при первой же возможности залезал на шконку и отворачивался к стене.

Нам он уже не доверял и старался тусоваться с Донецким.

За чифиром, допросами, игрой, шмонами и вот этим развлечением прошел месяц.

Когда холод стал невыносимым, мы оставили на виду карты и хату раскидали.

Валерьяна вскоре выпустили на волю, а меня с Угольком нет.

И правильно, мы нелюди.

Суд у меня должен был начаться через две недели, сон становился все хуже. Морально я давно был готов получить свою пятерку, ну, может, четыре с половиной. Меньше никак не выходило, хотя, конечно, надежда умирает последней. Сама мысль прийти из-за полной хуйни на зону груженым, шо верблюд, отнимала сон.

Хата не спала, движение было в три смены: жрали, спали, жили по очереди. У государства не хватало места для своих граждан.

Народ был непуганый, первоходчики, почти всем заходили дачки, был телевизор, короче, веселились вовсю. В то время беспредел на усиленном режиме был скорее нормой, чем исключением.

«Велосипед», «балалайка», «космонавт»…

Из соседней хаты выгнали на строгий ксиву:

«Мы тут поймали одного, дрочил на параше, что с ним делать?»

Строгачи попросили подогнать чая, вопрос охуенно серьезный, надо не спеша чифирнуть, обдумать, дело нешутейное, решается судьба человека. На другой день прислали приговор:

«Или помогите, или не мешайте».

Сокамерники, арестанты не в рот ебаться, за этот год утомили.

Пиздячить домино об стол с размаху я их отучил давно. Но не запрессуешь же всех из-за своей бессонницы, не по понятиям. Опять же, телевизор орал, шо невменяемый: «Миша Шуфутинский с новым клипом „Ножи!“„Днем программы отключали, кризис, ну да телик ловит частоту, на которой пиздит какое-то радио. Тюремное радио выдрали сразу же, как только зашел телевизор – у хозяйской радиоточки нет регулятора громкости, а играли в нем вести с полей, радиостанция „Маяк“, концерт заслуженной артистки Ольги Басистюк, а также объявления типа: «…также запрещается наносить татуировки себе и своим сокамерникам…“

Через день по этажу ходил фельдшер, маленький черт Коля, погоняло Мыкол.

Младший лейтенант, не хуй; судя по его высокомерной заточке, он легко лечил от всех болезней.

Выпросить у него колесо было трудно, но возможно, я решил попробовать.

Дождавшись его прихода, я засунул жало в кормушку и стал ему втирать про бессонницу, травму черепа и т. д. Микропидор долго не вникал, нырнул в какую то литровую медицинскую банку с широким горлом и зачерпнул горсть таблеток. Я от такой щедрости охуел, подставил ладони и отвалил, пока Мыкол не передумал.

Сев за стол, я рассмотрел богатство – такие себе ниже среднего размера колеса, грязно-синего цвета, без надписей, края слегка заовалены, короче, мелкое синее НЛО. Дал он мне их штук сорок – невиданное дело даже для такой жирной тюрьмы, как Лукьяновка.

Для начала я закатил два колеса. Потусовался по хате, посмотрел, как пацаны запалили вату и задули дым под одеяло некоему Лемонти, свинокраду. Он здесь сидел уже давненько, спускаться с верхней шконки ему разрешали только на парашу и пожрать, он себе накрывался одеялом с головой и так проводил время.

Колеса не действовали, сна не было.

«Может, они из-за веса не действуют, поболее надо?» – призадумался я и закатил еще два. Через час, поняв, что ничего, даже самого далекого, я не дождусь, принял еще два колеса.

Неожиданно стало тяжело ходить. Я присел на шконку.

«Не наебал, пидорчонок, видно, просроченные были, вот не сразу и торкнули…» – с этой мыслью я стал раздеваться и залез под одеяло. Закрыл глаза, полежал. Однако мысли не путались, как от сонников, а просто тормозились. И мысли были такие: «Блядь, надо встать и одеться, не то – пиздец!!!»