Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс Страница 48

Увы, у Даймонда другие цели. Во-первых, он хочет вам впендюрить (если бы не джин, вы бы даже мысленно постеснялись произнести это слово, от которого на душе, как на ванне после стирки, остается соленая каемка), но это только полбеды. Он еще испытывает вас на прочность в сферах, весьма далеких от секса.

Папочка любил рассказывать вам сказки перед сном, аккомпанируя себе на барабанах. Его любимая история называлась «Джек и волшебные бобы». Нужно было слышать, как барабаны под его руками выводили «пу-пи-па-пум!». Вы стали старше, и колыбельный ритуал себя изжил. Но однажды – вам было уже лет девять или десять – отец вдруг снова, в последний раз, решил рассказать про Джека и бобы. Вы слушали прилежно, хотя и со смущением. Когда последнее громкое «блум!» возвестило конец истории, отец сказал: «Это умная сказка, Пипи. Учит правильным вещам. Не забывай ее!» Он хлопнул вас по поднятой ладошке и ушел – на концерт в ночной клуб. Утром вы спросили мать, что он имел в виду. «Скорее всего, – ответила она, – папа хотел сказать, что корову лучше поменять на горсть волшебных бобов». По пути в школу вы обдумали и отвергли родительский совет. «Лучше уж подоить корову, – рассуждали вы, – и обменять молоко на два-три волшебных боба. И корову сохранишь, и бобы получишь. Правда, всего парочку – но много ли человеку надо?»

И вот вы забыли запереть хлев; порыв ветра распахнул дверь, и корова убежала. И вы отправились ее искать. И встретили Ларри Даймонда, который говорит: «Да бог с ней, с коровой! Пусть идет, кому она нужна? Вот возьми лучше волшебные бобы!» Даймонд зовет вас оставить мир привычных надежд и войти в нечто совершенно неизвестное. Вы заинтригованы – главным образом потому, что он не просит корову в обмен на бобы. Чего же он хочет? Просто секса? Или чего-то большего? И потом, где гарантия, что бобы взойдут? Они могут оказаться гнилыми или отравленными – и вы в буквальном смысле останетесь на бобах.

Поерзав на унитазе, вы перемещаете вес с правой ягодицы на левую. Голова и плечо теперь подпирают левую стену кабинки. Молекулы джина и вина танцуют, кувыркаются и поют в крови, как менестрели. Еще несколько капель падает из уретры. Задача, насколько вы понимаете, заключается в том, чтобы уговорить Даймонда заарканить корову, а потом выпросить у него парочку бобов и при этом не дать ему себя трахнуть.

Пузырьки алкоголя ударяются в либидо, игриво отскакивают от незащищенной поверхности. Перспектива переспать с Даймондом может быть не такой уж и страшной – при условии, что он действительно не замешан в исчезновении Кью-Джо.

Внезапный палец света просовывается в туалет. Два, три пальца – лезут, шевелятся. Четыре, пять… Раздается скрип, и световая пятерня сжимается в кулак с тихим щелчком. Кто-то открыл и закрыл дверь. Вы чувствуете, что человек стоит за дверью кабинки в кромешной темноте – очевидно, тщетно орудуя мертвым выключателем. Наверняка это Энн Луиз или другая, незнакомая, женщина из бара. Вы покашливаете и гремите роликом туалетной бумаги, сигнализируя, что кабинка занята. Вот будет номер, если Энн Луиз в темноте усядется вам на колени своей рыхлой пампушкой!

Человек подходит ближе, и вы с ужасом понимаете, что шаги – тяжелые, плоские, широкие и бескаблучные – принадлежат мужчине.

Шаги приближаются к двери кабинки – шпингалет на ней сопливый – и замирают. Ни звука, только дыхание. Ваше. И его.

Медленно, стараясь не шуметь, вы подтягиваете трусики, с веселым ужасом понимая, что, если бы человек сейчас заговорил, если бы голос оказался голосом Даймонда, если бы тон его был нежен и тверд, вы, пожалуй, оставили бы их спущенными.

Человек не подает голоса. Не шепчет ваше имя. Не двигается. Только посапывает. Вы не в силах больше слышать звук собственного дыхания: оно обжигает, как газообразный окислитель; мечется, как дистиллированный крик в колбе легких. Его дыхание, напротив, легкое и спокойное, и равномерная обыденность ритма, отсутствие в нем хрипов и тяжести делают его еще более угрожающим.

Ползут минуты. Паника бьется цыганской гитарой. Из сумочки, стоящей в ногах (от которых до его ног какие-то дюймы), вы достаете газовый баллончик. Куда катится этот мир, думаете вы. Куда катится…

И вдруг, не говоря ни слова, человек разворачивается, не спеша шагает к двери и выходит, оставив за собой слабый запах жженого сахара.

Вам нужно несколько минут, чтобы привести себя в порядок и отважиться выйти. Глаза привыкают к свету, вы осматриваете ресторан. Ничего не изменилось. Бармен орудует в баре, официанты носят заказы, а брокеры, увлеченные фильмом (бродячие вампиры поют серенаду молодоженам из Бруклина), даже бровью не ведут, когда вы проходите мимо. Ларри Даймонд сидит за столом.

– Ничего, что начал без тебя? – спрашивает он.

Перед ним тарелка с овощным рагу.

Луковицы с жемчужными чешуями – как газеты, изданные устрицами.

Молодая морковь, оранжевая и вялая, напоминает усы Йосемита Сэма.

Стручки зеленого горошка: позвоночники эльфов.

Бутоньерки брокколи, сорванные с лацканов расфранченного болотного чудища.

Кружочки сладкого перца – красные и желтые, выпукло-игольчатые, как поперечные сечения Карибских соборов.

Кабачок, бедный итальянец, приколовший на рукав зависть к баклажану.

Малютки-шампиньоны, круглые пуговички – но что они застегивают? Костюм земляного клоуна? Ширинку луга? Возникает мысль о Сатане, раздевающем свою невесту.

Свекла, напряженная, как маньяк-убийца; ревень, жилистый, как струнный оркестр; кунжутное семя, бездушное, как глаза королевы термитов.

Один за другим кусочки овощей исчезают у Даймонда во рту, а вы отрываете взгляд от доставшейся вам тарелки и пытаетесь взять себя в руки. Время от времени Даймонд посматривает на вас с любопытством, однако не спрашивает ни о принятом решении, ни о лягушачьих лапках, к которым вы пока не притронулись. Даже если это он терроризировал вас в женском туалете, по его виду не скажешь. Сидит себе и кушает овощи и посматривает с любопытством. Наконец, не выдержав гнета тишины, вы спрашиваете:

– Думаешь, Джордж Вашингтон ковырял в зубах шилом? Даймонд не теряется. Поднося ко рту бутончик брокколи, он отвечает:

– В том, что отца нашей нации низвели до столь позорного статуса, виновато христианство.

– Как это?

– Христианство – лютый враг зубов, мозгов и клитора.

– Враг зубов? – переспрашиваете вы, надеясь, что он не станет развивать клиторную тему.

– Лечение зубов процветало еще в Древнем Египте. Практически у всех мумий запломбированы зубы, залечены каналы, даже коронки стоят!

Даймонд с энтузиазмом жует брокколи, а вы думаете: «Повезло клонированным фараонам. Из саркофагов отправятся прямо в ресторан, кушать бифштексы».