Брак по-австрийски. Исповедь эмигрантки - Юлия Петрова Страница 48

– Заткнись! – взревел он.

Билли пищал и пытался вырваться. Ему явно было больно.

– Отпусти его, – я попыталась оттащить Петера, но тот почему-то вцепился зубами Билли в ухо.

Щенок завизжал, а Петер заржал.

– Будешь знать, как себя вести в моем доме!

В приступе паники я пнула Петера ногой, и он ослабил хватку. Я успела вытащить из-под него Билли и поволокла щенка к выходу. Увы, тот был тяжелым, и я не могла передвигаться достаточно быстро.

Петер схватил меня за щиколотку и дернул. Я потеряла равновесие и, еле успев отбросить Билли в сторону, рухнула лицом в дверь. Я успела осознать, что рискую остаться без зубов, но сделать уже ничего не смогла.

К счастью, острая стальная ручка угодила мне в подбородок. Зубы остались на месте, но ссадина все равно получилась немаленькая. Лицо пронзила боль, а меня обуяла ярость. Это уже переходило все границы!

Я вскочила на ноги и со всей силы вмазала все еще лежащему на полу Петеру ногой. Он заорал.

– Сука!

– Вставай, пьянь!

Он снова меня дернул, и я опять рухнула на пол. Пока я старалась подняться, он успел вскочить на ноги и рвануться к Билли.

– Ну все, тварь, завтра ты отсюда выметаешься вместе с этим дебильным псом. Я пойду и разведусь с тобой за час! Тебя даже не спросят! А ты вернешься в свою дебильную Украину!

В ужасе, что он убьет или покалечит собаку, я рванулась вперед, вновь обретая почву под ногами. Петер был уже возле Билли, и я поняла, что не успею ничего сделать. В этот момент я боялась всего – было совершенно не понятно, на что в таком состоянии способен мой муж. А также на что способна я.

Петер поймал Билли за шкирку, и тот завизжал. Это было настолько ужасно, что я отреагировала как могла – схватила стоящую на столе бутылку пива и запустила ею Петеру в голову. В этот момент я готова была сесть в тюрьму – только бы с собакой все было в порядке.

Бутылка пролетела в нескольких сантиметрах от Петера и угодила в стеклянную дверь, ведущую на улицу. Петер всегда кичился качеством материалов и рассказывал, что, не важно, какие неприятности могут случиться, мы будем всегда надежно защищены. Ан нет – внутреннее стекло разлетелось вдребезги, а внешнее покрылось сетью трещин. А может, это я вложила в свой бросок нечеловеческую силу отчаяния?

Как бы там ни было, уже через секунду пол был усыпан стеклом.

– Вот падла! – заорал Петер и, бросив Билли, побежал в мою сторону.

Я постаралась было убраться с пути, но не успела. Со всей дури он сбил меня с ног, и я больно ударилась об пол. В моей голове успел пронестись ужас по поводу возможного перелома, но времени это обдумывать совершенно не было. Следовало спасаться – и чем быстрее, тем лучше. Я поползла, но Петер успел нагнать меня и дернуть за волосы. Я со всех сил врезала ему в пах, и он согнулся пополам. Это дало мне время пробраться в ближайшую комнату, схватив Билли за передние лапы. Щенок в панике пищал и вырывался. Трудно было представить, как вся эта ситуация смотрится его собачьими глазами.

Увы, комната на замок не запиралась. Двери здесь тоже были стеклянными. Поэтому закрыться от Петера не представлялось возможным. А он, совершенно озверевший, уже следовал за мной по пятам. Не найдя ничего лучшего, я загородила собой Билли и схватилась за любимое кресло Петера. Какие-то неведомые внутренние источники добавили мне силы и злости. Наверно, это все же были адреналин и безысходность. Я подняла тяжеленное кресло над головой и швырнула его вперед, никуда особо не целясь.

Оно упало, а витая спинка раскололась. Петер заорал и рухнул на колени.

– Нет! Не-е-е-ет! Ты что? Это же мое любимое!

Я знала, что оно было его любимым, и, наверно, только это спасло нас от всех возможных катастроф. Петер упал на спину и принялся корчиться. Я подумала, что у него припадок, и кинулась к нему на помощь. Он схватил меня за руку и расцарапал ее ногтями. Из ранок сочилась кровь, но я пыталась его как-то удерживать. Постепенно у Петера прекратились конвульсии, а затем он расплакался. В промежутках между всхлипываниями он приговаривал, как меня ненавидит и как однажды заставит меня пожалеть о том, что я сегодня сделала. В этот момент он был таким уязвимым и несчастным, что я невольно стала ему сочувствовать. Меня и раньше волновал вопрос, почему мы все еще вместе. Ответ был запутанным и сложным. Точнее, его не было. Тут сплелось многое. И болезненная безответная страсть, и абсолютная зависимость, и принципы, и отчаяние, и какая-то израненная, ненормальная любовь. Я ненавидела его, но при этом каким-то уму непостижимым образом продолжала любить и оправдывать. Будь он проклят!

Против своей же воли, презирая саму себя, я обняла его и поцеловала. Он не отстранился, как всегда, и это сделало момент еще более интимным.

Петер тихо всхлипнул:

– Ты еще пожалеешь! Вот увидишь. Я тебя вышвырну, даже пикнуть не успеешь. Ты – ведьма. Я еще никогда не был так несчастен.

– Сам дурак, – почему, вместо того чтобы еще раз ему врезать, я его обнимала?

Но хуже всего стало, когда Билли приковылял к нам и улегся у нас в ногах. Со стороны можно было подумать, что мы – настоящая семья. Семья, ненавидящая друг друга.

Отчаяние – какое странное чувство; и странно, что после этого выживают.

Франсуаза Саган

Отныне в устах Петера я так и осталась ведьмой. Это в лучшем случае – помимо монстра, твари и злобного гоблина.

После драки и мнимого примирения я подумала было о том, чтобы пойти в полицию. У меня совершенно не было представления о том, как это все здесь функционирует, но синяк на полтела так и напрашивался стать публичным. Очевидно, что подобные вещи не следовало оставлять безнаказанными. Кроме того, у меня еще долго болела голова, и я подозревала сотрясение мозга. Но Петер попросил меня ни о чем никому не рассказывать. Он сказал, что иначе будет плохо нам обоим, а меня в случае быстрого развода могут депортировать. Я позволила ему снова на меня повлиять и ничего не сделала.

Но, как показало будущее, напрасно.

Однако в тот самый момент Петер пытался меня задобрить и использовал для этого все возможные способы. Я, разумеется, растаяла и по глупости своей поверила, будто у нас еще может что-то наладиться. А что мне было делать? Я все равно не представляла свою жизнь за пределами Австрии. Бывало, ночами старалась вообразить альтернативное развитие событий – если я прямо сейчас развернусь и уйду. Но ничего не выходило. Австрия стала для меня единственно возможным вариантом, дом – единственно возможным местом, а Петер – единственно возможным человеком, с которым мы, по большому счету, только существовали вместе, но уже давно не говорили и практически не спали. Все это, пожалуй, было вызвано разрушением моей психики и моего Я. Если из Англии вернуться было сложно, но можно, то здесь я как бы очертила свою жизнь, разделив ее на «до» и «теперь». «После» уже не существовало. Если бы я задумалась, может, до меня бы дошло, насколько все это страшно. Но мне в тот момент было не до самоанализа.