Путник, зашедший переночевать - Шмуэль Агнон Страница 48

Так он размышлял, а сам все время смотрел на дверь кабинета этого начальника, которая никак не открывалась перед ним, а ведь он ждал уже больше часа, не так, как обычно привык, что, едва он является, сразу же начальник выходит ему навстречу и приглашает в кабинет. Он достал из кармана часы и глянул на них, хотя в этом не было никакой надобности, потому что перед ним висели большие настенные часы. А пока он смотрел на свои часы, ему пришла в голову мысль, что они вовсе не золотые, хотя он купил их у часовщика-специалиста и уплатил как за золотые, а специалистам несвойственно обманывать клиентов. Чтобы отогнать эту мысль, он стал думать о других вещах, а потом увидел, что рукав его плаща обтрепался, как это часто бывает с тканями, сделанными в военное время, и подумал, что если начальник увидит этот рукав, то может решить, что он беден. А может, уже увидел и именно поэтому не приглашает в кабинет.

Он снова вынул свои часы и посмотрел на них. Как мало времени прошло с тех пор, как он вынул их в первый раз, и как много мыслей он успел за это время передумать! Он вернул часы в карман и задремал. А может, не задремал, а ему почудилось наяву. И что же именно ему почудилось? Опять носилки, а на них Шифра-Пуа, и те же девятьсот девяносто девять мужчин и одна женщина сопровождают ее. Но та женщина — это его жена, мать его единственного сына. Это показалось ему странным, потому что она родилась совсем в другом городе, не там, где жила Шифра-Пуа, почему же она идет за ее косилками? И, размышляя об этом, он вдруг заметил, что теперь все пришедшие на похороны хорошо одеты и у каждого из кармана свисают золотые часы, из настоящего чистого золота, а он сам, почтенный господин Шулкинд, гол и бос, и, кроме обтрепанного плаща, на нем ничего не надето.

В эту минуту он услышал за окном голос продавца газет, тут же встряхнулся, огляделся вокруг, увидел на столе в приемной газету и потянулся за ней. Но, едва заглянув в нее, тут же сказал себе: «Опять ничего нового. Ведь все эти наши победы, о которых здесь пишут, это все выдумки, призванные подбодрить народ, чтобы не впал в отчаяние». Он сложил газету и отдал ее соседу. Но когда тот углубился в чтение, он пожалел, что не дочитал до конца, ведь там могло быть написано что-нибудь о туристах в горах. А даже если не написано, то он должен был бы проверить, ведь ему все равно нечего пока делать. И уже протянул было руку, чтобы попросить газету обратно, но тут вышел служитель и пригласил его в кабинет. Он вошел и получил свой контракт. Еще одно, новое, задание ему поручалось по этому контракту, а именно изготовление одежды из бумаги.

Он вышел от начальника, размышляя о порученном ему деле и о том, что это новое дело больше всех других, которыми он занимался раньше. И рассердился вдруг на сына, который гуляет себе по горам в то время, когда должен был бы помогать ему в делах. По дороге он подошел к газетному киоску и купил себе газету, и уже хотел было заглянуть в нее, но тут стал накрапывать дождь. Он сложил газету и поехал домой.

Подъехав к дому, он услышал крик, вбежал и увидел, что его жена в безумии, в руках у нее газета, а она рыдает и кричит: «Сыночек мой единственный, как же это ты упал, как же это твои косточки рассеялись по горам?!» Он сразу понял, что это его сын погиб в горах. Или, возможно, он уже понял это раньше, потому что прочел об этом в газете или заглянул в нее сейчас, а ему показалось, что он уже читал об этом раньше.

Короче говоря, благодаря этому богачу госпожа Бах получила возможность выучиться на акушерку и к тому же сумела научить свою младшую дочь и обоих Йерухамов ивриту, так что их приняли в педагогическое училище. И в конце концов она удостоилась увидеть Ариэлу учительницей иврита в Шибуше, а оба Йерухама удостоились уехать в Страну Израиля. А перед этим между ними было уговорено, между Йерухамом — сыном литовца и ее Ариэлой, что он вызовет ее туда. И что же он сделал, этот Йерухам? Вернулся оттуда и начал ухаживать за другой. Как он там изменил своей стране, так он здесь изменил своей нареченной. Но Ариэла своим идеалам не изменила — стала учительницей в городской еврейской школе, воспитывает там учеников и учениц. И если господин услышит на улице детей, болтающих на иврите, пусть знает, что их учила ее Анеля. Потому что Ариэла на самом деле — это Анеля, то есть Аниэла, но на польском Аниэла означает «ангелица», а у евреев ангел не бывает женского рода, поэтому она назвала себя на иврите — Ариэла.

Кроме того, что Ариэла Бах учит детей ивриту, у нее есть еще несколько достоинств, но, несмотря на это, я ее не люблю. Во-первых, из-за ее манеры говорить — она не говорит, а будто саблей отрезает. А во-вторых, из-за ее очков — скажет что-нибудь и пялится на тебя своими очками, словно пластырь хочет тебе на рану положить. Как по мне, так деревяшка ее отца — ничто в сравнении с этими ее очками. Наша Рахель как-то спросила меня: «Почему господин так сторонится Ариэлы?» Я сказал: «Из-за ее очков». Она засмеялась и сказала: «Что же делать, если у человека слабое зрение? Нет, господин ее не любит потому, что очки не упоминаются в Торе».

С того дня, что я живу здесь, мне еще ни разу не доводилось говорить с Ариэлой, разве что случайно. И должен вам сказать, что говорить с ней — не очень большое удовольствие. Во-первых, потому, что она присваивает всю истину себе, не признавая за другими даже части. А во-вторых, потому, что она цепляется к каждому сказанному вами слову, причем из всех слов, которые вы произнесли, она выбирает те, которые вы не произносили, приписывает их вам и тут же начинает спорить с ними. Например, если вы скажете, что Реувен порядочный человек, она тут же бросится вам возражать: «А почему вам кажется, будто Шимон человек непорядочный?» А если вы скажете, что еврейский ребенок должен учить Танах, она вам возразит: «А чем вам не нравятся библейские истории?» И заявляет, что, по ее мнению, не следует утомлять детей тем, что им неинтересно, а нужно читать им именно библейские рассказы.

Между нами говоря, я думаю, что плохо поступили те, которые извлекли эти рассказы из Торы и тем самым лишили их святости и сделали будничными. Но я никогда не высказываю этого своего мнения публично. Если я буду высказывать свое мнение по любому вопросу, где мне что-то не по душе, я рискую никогда не кончить.

В тот момент я был в хорошем расположении духа. Я сказал Ариэле: «Не желает ли госпожа выслушать симпатичную историю? Старик и старуха, которые большую часть своей жизни провели в деревне, среди иноверцев, переехали жить в город, где есть место Торе и молитвам. И там старик пошел в Дом учения. И увидел там евреев, которые сидели и учились. Сел и он послушать, но ничего не понял, потому что сел за стол больших знатоков Торы, которые обсуждали сложную проблему. Пошел он за другой стол, где изучали Мишну. Навострил уши, но опять ничего не понял. Тогда он пошел и сел за стол меламеда. А меламед в это время учил с детьми книгу пророка Самуила, историю Давида, и Голиафа, и Авигайль, жены Навала из Кармиэля. Сидел старое и слушал. А потом вернулся домой и сказал жене: „Жена, ты ведь знаешь нашего Давида, который сочинил все псалмы, — тебе могло бы прийти в голову, что этот наш Давид поднял руку на нееврея и вошел к замужней женщине?“»

После этого рассказа мне стало грустно, как со мной всегда бывает после печальной шутки. В чем же именно была ошибка составителей библейских историй? В том, повторю, что, выделив эти истории из Торы и собрав их вместе, они извлекли их из святости и сделали будничными. А что такое святость? Самый простой смысл слова «святость» — это высшая степень-душевного подъема, которую не могут выразить никакие слова. И применено это слово впервые для Имени [138], для святости всех святых, ибо сказано: «Свят Я Господь, Бог ваш» [139]. А из этой высшей степени духовности проистекли затем несколько иных; сущностей, воспринявших от святости Всевышнего, как, например, Израиль, о котором сказано, что «Израиль был святынею Господа» [140], ибо Он уделил ему Свою святость, сказав: «Будьте святы, ибо свят Я» [141]. И то же относится к Скинии Завета [142], о которой сказано: «Святилище», и к Храму, ибо само его имя, «Микдаш», восходит к слову «кадош», то есть «святой». И еще есть Иерусалим, Святой город, и страна Израиля, Святая земля, которые были освящены святостью Благословенного и святостью дел Израиля, ибо стал он «царством священников и народом святым» [143]. То же относится и к особенным дням нашего народа — например, к субботе, которая так и называется Святой субботой, и к Судному дню, именуемому святым, и ко всем остальным священным датам. И все эти слова сказаны в Торе, в Пророках и в Писаниях, которые именуются священными и должны оберегаться от сожжения, как указано в Талмуде. Отсюда следует, что все эти слова священны, то есть противоположны будничным. И каждый, кто делает эти слова будничными, совлекает высший уровень духовности с его святого величия, в то время как всем созданиям Божьим присуще стремление подняться и освятиться.