Единородная дочь - Джеймс Морроу Страница 49

Феба. Феба, заставившая ее поверить в себя, научившая ее рисковать. Феба, сидящая в опустошенном храме и ждущая освобождения от пьяных чар «Баккарди». Если бы не Феба, посмела бы она выступить против армии Милка? Она окинула взглядом замершую в ожидании толпу. Теперь всегда будет замершая в ожидании толпа, всегда. Нет, ребята, ее ждут дела в «Оке Ангела».

Едва переставляя ноги от усталости, Джули побрела к воде. Крики «Останься!» и «Спаси нас!» жалили Джули, как злобные осы. Но вот наконец спасительная кромка прибоя. И вскоре Атлантический океан сомкнулся над ней, и крики на берегу стали приглушенными и нереальными. Да пошли они! Им мало, что она потушила огонь? Сколько жизней спасла она сегодня? Пять тысяч? Десять? Все глубже, глубже, и вскоре уже ничего не было, кроме шелеста воды в ушах и прохладной спасительной влаги. Джули шла к «Оку Ангела», унося с собой свой гнев и наслаждаясь мерной пульсацией жабр.

С глазами, словно разбухшими от морской воды, вся покрытая пупырышками гусиной кожи, Джули бежала по причалу. Исцеление лучшей подруги — что может быть более достойной развязкой ее сегодняшнего вмешательства? Несите сюда все бутылки, она разобьет их вдребезги, она окропит их содержимым песок и построит из него, как в детстве, песочные замки. Несите всех этих «Летучих мышей», «Баккарди», «Вепрей Гордона», «Курвуазье» вместе с «Наполеоном», «Бифитером». Подавайте сюда «Олд Гранд Деда», «Джека Дэниэлса», «Джима Бима», «Джонни Уокера», всю эту пьяную братию.

— Феба! — закричала Джули, ввалившись в дом, но ответа не последовало. — Феба! Феба!

Лишь папины книги безучастно внимали ее призывам.

Она поплелась в кухню, оплывая, словно свечка, водой Атлантики. Холодные тяжелые капли глухо падали на линолеум. Никого.

Феба!

Может быть, в прачечной? Пусто — лишь стиральная машина, сушилка и ее старенькая, затянутая паутиной колыбелька.

— Феба! — Джули заглянула в храм. Джорджина сидела на кровати дочери, безумными глазами уставившись в голую стену. — Привет.

— А, ты… — Джорджина спрятала в ладонях свое узкое, как лезвие, лицо. — Наше местное воплощение. — У нее на коленях лежал клочок перфорированной по краю бумаги. — Пожарные сирены все утро выли.

— На город напала толпа поджигателей, но я их остановила. А где Феба? Я пришла ее вылечить.

— Я так и поняла. — Джорджина сунула листок в мокрую руку Джули. — Это было в кухне, на столе.

Без сомнения, почерк Фебы со всеми его завитушками и петельками.

Дорогая Шейла,

Моя подруга и соседка по дому, которая к тому же еще и дочь Бога, только что вышла из подполья. Она думает, что я слишком много пью, и теперь наверняка решит заняться моим обменом веществ. Как думаешь, Шейла, мне оставлять ей записку или отчалить не простившись?

Странствующая из Атлантик-Сити.

— Она что, ушла? — болезненно скривившись, переспросила Джули.

Жабры мелко задрожали.

— Половину вещей забрала, сама посмотри.

— Черт. — Джули взглянула на алтарь.

Ракеты с ядерными боеголовками исчезли. Она даже динамит забрала.

Дорогая Странствующая, постой!

Джорджина подтянула кушак на своем караимском костюме.

— Зачем ты сказала ей, что собираешься раскрыться? Ты что, не знаешь, что алкоголики боятся лечения больше смерти? Феба запаниковала.

— Послушай, я сделала тебе сегодня большое одолжение. — Джули устало опустилась на край кровати, и Джорджина тут же вскочила, словно сидела на качелях, на другом конце доски. — Я спасла твой магазин. Знаешь, когда магазинчик единственной тети горит, хочется что-то делать.

— Феба сгорала последние шесть лет, но ты даже пальцем не шевельнула.

— Чудеса были не по моей части. Я была рождена, чтобы раскрыть…

— На самом деле все очень просто, Джули Кац, — Джорджина сорвала с себя кушак, — никто не знает, какого черта ты была рождена, а ты сама и подавно. — Она обмотала кушак вокруг руки, как талес. — Когда ты вылупилась из этой эктоштуковины, я думала, что наступает золотое время, думала, что ты несешь нам какую-то великую мудрость. А теперь я вижу, что ты в действительности за свинья. Феба сделала правильный выбор — уйти. Со смертью отца все в этом доме превратилось в тлен.

Шрамик Джули негодующе пульсировал.

— Это я «тлен»? Вот что я для тебя значу? Тлен? Если бы я тоже была твоей дочерью, Джорджина, то меня бы тлен, наверное, не коснулся.

Горький ком сожаления тут же подкатил к горлу. Слишком поздно: слова произнесены, и их обратно не вернешь, как не засунешь обратно в стеклянную утробу вызволявшегося из нее младенца.

Не сказав ни слова, Джорджина решительно вышла из комнаты. Через пять секунд громыхнула входная дверь, словно Королева Зенобия и Зеленая Нимфа только что взорвали еще одну песочную крепость.

В это время в башне маяка Эндрю Вайверн вытащил из фонаря пропитанный керосином фитиль и затолкал его себе в рот. Медленно, с наслаждением проглотил, ощущая на языке изысканный аромат керосина, прислушиваясь, как сочная лента скользит вниз по пищеводу.

Ему ничего не стоило привлечь внимание всех сердечников и почечников города, раковых больных, инвалидов, психов, социопатов и бродяг. «Шейла из «Луны» объявилась!» — во всеуслышание объявлял Вайверн, посещая больницы и приюты для инвалидов. И вскоре он уже всех, их держал за горло своей волосатой лапой. «За мной!» — и они покорно повиновались, следуя за ним на пляж, где, искусно используя кровавую жертву Милка в качестве изысканной декорации, он обставил свою финальную ловушку. Весь этот отчаявшийся, изголодавшийся по надежде сброд жадно внимал каждому его слову.

Остальное не составило большого труда: рассказать толпе, где живет их избавительница, и повести их через мост к маяку. Его план подходил к развязке. После долгих лет тщательной подготовки он наконец заставил своего противника заявить о себе публично. Сегодня она заложила фундамент своего будущего храма.

Прислушиваясь, как фитиль скользит дальше по кишечнику, Сатана засмеялся. Храм — какой милый сердцу звук; храм — словно предсмертный хрип арапчонка, насаженного на франкский меч во время осады Иерусалима. В скором времени апокалиптизм и ему подобные течения пойдут на убыль. Но бояться нечего, ведь храм Джули Кац — ах, опять это слово, более сладостное, чем керосин, — ее храм уже строится.

Сутки решат все. Если он в чем-то допустил промах, то нежный бутон зарождающейся религии завянет: его противник либо уединится и вскоре будет предан забвению, либо, что еще хуже, посвятит себя мышиной возне с окружающей реальностью — будет ставить на место всяких там крестоносцев, лечить маразматиков, бороться с африканскими наводнениями, придумывать мощные безопасные антибиотики и бог знает что еще.

Но вместо этого она должна покинуть Землю. Внезапно. Безвозвратно. Оставив в душах этих олухов неизгладимый след.