Родичи - Дмитрий Липскеров Страница 49

— Господи, — взмолился Ягердышка, — помоги мне!.. — И пустил газы, надеясь, что вместе с ними и душа его воспарит.

Осознав, что жив, что душа по-прежнему при нем, Ягердышка грустно вздохнул и задумался о том, какой день в жизни человека наиболее важен, День Рождения или День Смерти? Все-таки День Смерти, решил чукча, ощущая боль во всем теле. Ведь именно в этот день я попаду на Полярную звезду, где меня не будут бить, где возьмут служить в армию. У меня будет много смолы, друг Бердан и жена Укля. А Кола и Бала попадут в ад.

В этом маленький человечек был уверен. Потому что Бог обязательно разберется, что такое хорошо и что такое плохо!..

А потом Ягердышка заснул, и приснилась ему огромная бутылка виски, в которую он каким-то образом попал и плавает рыбой, не задыхаясь в алкоголе, а пуская к горлышку огромные пузыри своей души.

А на следующий день китаец Ли подарил чукче ботинок и продал в кредит шнурки. Был солнечный день, сквозь щели сарая пробирались ежиком солнечные лучи, и жизнь Ягердышке виделась именно в солнечном свете, ночные сомнения растаяли. Он, растроганный подарком, стянул с себя унты и вручил их китайцу. Ли, приняв дар, поклонился, щелкнул пальцами, и чукче принесли чашку кипятка с двойной порцией алказельцера.

Маленький человечек подлечился и выбрался на свет Божий, чтобы снова взяться за работу в зоопарке.

С тех пор минуло три месяца.

Ягердышка работал в зоопарке и ни о чем плохом не думал. У него появились деньги, на которые чукча купил огромное количество жвачки и каждую третью ночь выкладывал кучку пластинок возле ног своих. Его никто более не тревожил в полночный час, просто кучка белой смолы исчезала…

А как-то, получив аванс, Ягердышка закупил жвачки на сто пятьдесят шесть долларов, сложил ее перед сном возле нар и написал записку: «В связи с досрочным выполнением поставок Spearmint прошу меня не беспокоить до лета!»

За три месяца он здорово научился по-английски.

— Это мой пятый язык! — сообщил он как-то Абрахаму, который относился к нему настороженно, но с интересом. — Чукотский, эскимосский, русский эвенкийский немножко и английский чуть-чуть!

— Так вы — полиглот? — вскинул седые брови хозяин зоопарка.

— Нет-нет, — испугался незнакомого слова Ягердышка. — Просто языки мне даются легко.

Они остановились возле клетки, где был помещен Аляска. Белый медведь, выросший за три месяца до размеров упитанного теленка, обрадовался приходу людей и, встав на задние лапы, высунул через прутья клетки язык.

— Вы же не думаете, что я ущемляю интересы малых народов? — искательно спросил Абрахам.

Во всей его долговязой фигуре чувствовалась виноватость, он нарочито сутулился, стараясь выглядеть ростом пониже, но все равно возвышался над чукчей, как Эмпайр-стейт-билдинг над китайским ресторанчиком.

— Что вы, что вы! Вы представляетесь мне человеком добрым и хорошим, а то, что споили меня до полусмерти, то не ваша вина, а адвоката Тромсе. Он-то знал о нашей национальной особенности!..

Абрахам в смущении отвернулся и потрепал медведя по морде.

— Они говорят, что я с ума сошел! Что ассирийских медведей не бывает, тем более белых! Я им посылал фотографию Аляски, а они ответили, что люди частенько тоже на уродов смахивают!..

— Ну и наплюйте! — предложил Ягердышка. — Он хороший, добрый зверь! Какая разница, бурый, белый или ассирийский… Кстати, что такое ассирийский?

— А, — махнул рукой Абрахам. — Они в доисторические времена детей поедали.

— Да нет! — воскликнул Ягердышка. — Посмотрите на него! Разве может он ребенка сожрать?

Аляска продолжал ластиться к людям и вызывал у посетителей улыбки.

Абрахам пожал плечами и, сказав, что ему надо идти в офис продолжать работу, побрел по гравийной дорожке, оставляя на ней следы своими огромными ботинками.

«Ишь, детей жрет!» — подумал чукча.

После окончания трудового дня Ягердышка отправился в супермаркет, а затем в местный краеведческий музей, где быстро миновал экспонируемых тюленей, моржей и прочую дрянь, оставшись в зале с первобытным чукчей, замерзшим во льдах две тысячи лет назад.

Он смотрел на свою копию не отрывая глаз, пока звонок не возвестил об окончании работы музея.

Ягердышка воровато оглянулся и спрятался в большой котел, в котором обычно северные народы варят оленину. Спрятался и крышкой накрылся…

Так он сидел час или два, пока не стихли музейные шорохи, пока за окном не стало темно. Тогда маленький человечек выбрался из своего укрытия в полную темноту, к которой был готов, вооруженный фонариком.

Луч света проник в стеклянный ящик с экспонатом, высветив лицо и сияющие глаза пращура.

— Брат! — тихонько позвал Ягердышка. — Бра-а-ат!

Но экспонат не отзывался.

— Ах, как они тебя!..

Ягердышка со словами: «Сейчас, брат», — принялся разбирать стеклянный ящик, весь взмок и порезал руку. Но, так или иначе, стекло было разобрано, а употевший Ягердышка уселся напротив двойника, вытащил из кармана коробок спичек, зажег одну и маленьким огоньком оживил умершее четыре тысячи лет назад кострище.

— Грейся, брат! — проговорил Ягердышка, и по его щекам заскользили слезы.

Затем чукча выудил из кармана пачку куриных сосисок, нанизал их на веточку и принялся поджаривать.

— Сейчас покушаешь, брат! — сквозь слезы подбодрил своего двойника Ягердышка. — Ты брат мне, и я тебя не оставлю!

Но экспонат молчал и сосиски есть не хотел, просто сидел, скрестив ноги, и смотрел на Ягердышку. Живой огонь в его стеклянных глазах лукавил зрачки и чукче казалось, что двойник вот-вот улыбнется и подымется на ноги.

И тут в голове Ягердышки возникло понимание, словно с неба сошло, что не брат перед ним сидит вовсе, преступно выкраденный у родителей младенцем. Перед маленьким человечком предстало каменным изваянием само прошлое его, пращур, предок, от которого произошел Ягердышка.

— Сколь должно быть мощно семя твое, — обратился чукча к предку. — Сколь выносливо оно, что через сотни мужчин было передано моей матери и взросло в ее чреве мной!.. Господи, — перекрестился Ягердышка, осознав вечность.

Он встал на колени перед древним охотником и подумал о том, что, вероятно, является единственным в мире человеком, встретившимся со своим прямым родственником, умершим четыре тысячи лет назад.

— Сколь сильно племя мое! — торжественно сказал Ягердышка, встал на ноги, снял с пращура меховую куртку, надев на него свою. — Теперь я буду ходить в одежде из зверя, которого убил ты, а ты станешь ходить в куртке из оленя, которого победил я!

Тем временем дымок от костра достиг пожарных сенсоров, сработала сигнализация, и с потолка полилась вода.