Уйди во тьму - Уильям Стайрон Страница 49

— Ла-Рут! — Элен поднялась, но женщину невозможно было остановить, она судорожно обхватила Элен, и та почувствовала, какие у Ла-Рут потрескавшиеся, мозолистые ладони.

— Мама говорит: с тех пор как вы вернулись оттуда, где умерла Моди, из этого Шарлотсвилла…

«Шарлотсвилл. О великий Боже, убери это из моих мыслей».

А негритянка продолжала держать ее в своих крепких мозолистых руках.

— Она говорит: с того времени вы и сами стали сбиваться с пути и не взывали к Иисусу, и все учение Христово как-то ушло из вас.

— Возьми свои… — произнесла было Элен, стараясь вырваться из ее рук, но глаза за грязными стеклами очков, всегда полные непонятного отчаяния, сейчас под окрашенной кровавыми прожилками влагой светились откровением.

— Послушайте, мисс Элен, трое мужчин сбежали от меня. Всю жизнь я жила правильно, и эти бегства очень меня обозлили. А потом пришел день, когда дети мои улетели с ангелами, и, великий Боже, как же я горевала, все время плакала и даже двигаться не могла — так мне было тяжело, точно меня топором по голове ударили. Тогда я стала молиться апостолу, а если это не поможет, то дорогому нашему Иисусу: пожалуйста, верни мне моего мужика, чтобы был у меня мой любимый, если никого другого больше нет.

Она умолкла и сняла с Элен руку. А Элен наблюдала за ней. Ла-Рут, хрипло дыша, смотрела в окно, и глаза ее перестали сиять: слишком тяжело оказалось для нее довести до сознания Элен, что такое любовь, и смерть, и мужчины. Никакие воспоминания уже не могли сейчас взволновать Ла-Рут, словно ее мысли и глаза застлала знакомая завеса, лицо ее снова стало спокойным и тупым — теперь прошедшие годы могли возникнуть в ее памяти лишь с воспоминаниями о болях в спине, спазматическими вспышками ничего уже не значившей — даже в воспоминаниях — любви, бесконечными жертвоприношениями. Почти только так. Потому что голос ее в этой последней попытке зазвучал вкрадчиво и возвышенно, и лился как вода, стекающая по желобу.

— Мама говорит: с той самой свадьбы вы разошлись с ним. Точно это была его ошибка или ошибка бедняжки Пейтон. Мисс Элен, мама говорит: неправильно это. Примите его назад, говорит она, ради Бога, примите назад…

— Да прекрати ты, Ла-Рут! — воскликнула Элен. — Замолчи! — А потом, словно почувствовав, что день за ее спиной будто набирает огромную скрытую силу, подобно приливной волне жары, угрожающей затопить ее, она промчалась мимо Ла-Рут в прохладный коридор, громко произнеся: — О, я не могу это вынести! Не могу! — И: — Ла-Рут, мой зонтик!

— Да, мэм.

Ла-Рут последовала за ней по лестнице, громоподобно стуча ногами, а внизу их ждал Кэри с белой соломенной шляпой в руке и мерзкой улыбочкой на лице.

— Элен. — Он протянул ей руку. — Мне очень жаль. Я…

— Не надо, — сказала она. — Не жалейте.

— Право, не знаю, что и сказать.

— И не пытайтесь, — сказала она, вздохнув. — Ой как жарко! — И подумала: «В самом деле, если я начну думать о Шарлотсвилле, это уже будет конец. Что хуже — прошлое или будущее? Ни то ни другое. Я скручу свои мозги, как засохший лист, и поплыву по течению, которое перенесет меня…»

«…через край. И произойдет это скоро, а потом настанет тьма и будет покончено с мерзостью…»

— О да, жарко, — говорил он, стоя теперь позади нее, — мне так жаль, так жаль.

— Так жаль, — повторила она, нагибаясь, чтобы поправить чулок, как заметил Кэри, намного выше колена, нога под ним была в голубых венах, тощая.

Кэри отвернулся, покраснев. «О великий Боже», — подумал он.

— Элен, дорогая, — мягко произнес он, — надо поторапливаться. Уже почти пора. — «Какой она стала безобразной. После всего. Точно привидение». — Надо поторапливаться, — повторил он, — уже почти пора.

— Да, — сказала она и, опустив подол юбки, поднялась.

Ла-Рут протянула ей зонтик.

— Примите его назад, — сказала она.

— У меня с собой лишний плащ, — сказал Кэри, — так что можете воспользоваться моим.

— Господь да благословит вас, — прошептала, всхлипывая, Ла-Рут, — примите его назад, как сказала мама.

— Надо поторапливаться, Элен, дорогая, уже почти пора.

Кэри распахнул перед ней дверь, и она взяла его под руку, прижав к себе его локоть.

— До свидания, мисс Элен.

— Я продержусь, — убежденно сказала Элен Кэри и добавила, уперев взгляд в его глаза, когда они спускались по ступенькам крыльца: — Конец близок. Нет смысла… — И не окончила фразу.

«В чем?» — подумал Кэри. Ее рука, лежавшая на его запястье, была тонкой и холодной. Над ними, когда они садились в машину, солнце прошло зенит и покатилось в долгий послеполуденный день.

Катафалк и лимузин проехали центр города, и теперь в западных предместьях, наверное, будет меньше движения на шоссе, ведущему к кладбищу, которое находилось в шести милях от города. Это принесло значительное облегчение мистеру Касперу, да и Лофтису тоже, хотя, пожалуй, в меньшей степени. Лофтис старался не думать о том, что будет происходить, и странно, подумал он, как напряженно он следит за каждой остановкой за чертой города, каждым поворотом едущего впереди катафалка, и с каким страхом наблюдает, когда катафалк в очередной раз останавливается у светофора и у него из-под капота вырывается дым. Если катафалк развалится, Лофтис знал: он этого не вынесет. Он побежит прочь по улицам, крича во весь голос, или, если это случится позже, на шоссе, — побежит через лес, болото и под конец, возможно, упадет где-нибудь в чащобе, чтобы спрятать глаза от солнца. Собственно, страшный момент произошел, когда катафалк совсем остановился посреди полуденного движения по шоссе. Это случилось, когда обе машины наткнулись на длинную череду автомобилей, стоявших у светофора на скрещении Тридцать четвертой улицы и Виргиния-авеню. Этого могло и не случиться, поскольку мистер Каспер сказал Барклею — и не единожды, а трижды, — что надо ехать по менее забитой дороге, через Ниггертаун. Но они были тут, безнадежно застряв. Барклей нажал на стартер, но катафалк не сдвинулся с места, а со всех сторон сигналили клаксоны, раздраженно, ошалев от полуденной жары. В этот момент из лимузина донесся звук отчаяния. Словно жара, и горе, и напряжение — все обрело голос в окружающем яростном хоре клаксонов, и все сидевшие в машине тоже произвели какой-то тихий звук. В этих звуках не было ничего сентиментального — они возникали спонтанно и шли из глубин горя: Долли снова заплакала, Лофтис, задохнувшись, открыл рот и прикрыл глаза рукой, а Элла издала тихий всхлип или вздох — трудно определить, — зародившийся где-то глубоко в груди и вырвавшийся на мягкой высокой горестной ноте, завершившейся словом «Иисус».

Что до мистера Каспера, то он тихо изрек: «Проклятие», — и вышел из лимузина. Из катафалка вылез Барклей, трясущийся и нервничающий, и к нему подошел полицейский, вежливо спрашивая (казалось, из всех пешеходов и автомобилистов один только он чувствовал всю деликатность ситуации), что случилось и почему и не может ли он помочь. Кстати, им повезло, что он подошел, поскольку именно он завел мотор катафалка. Барклей снова попытался было, потом мистер Каспер, и наконец полицейский. Это старый трюк, пробормотал он, которому он научился, водя армейские грузовики в Италии. Это был молодой человек, очень загорелый и очень дельный, и он просто ослабил сцепление и вытащил ручной тормоз, а потом нажал на стартер, и мотор благородно начал вращаться. Мистер Каспер любезно поблагодарил его, мрачно посмотрел на Барклея и поспешил назад, в лимузин.