Сладкая жизнь эпохи застоя - Вера Кобец Страница 49

От этого превращения М пришел в ужас. Конечно, лестно, однако уж очень ответственно. Он никогда не стремился к центральной позиции. Он был очень скромным пассажирско-грузовым судном и хотел подчиняться своему капитану. Не в силах справиться с паникой, М стал кидаться в разные стороны, но тут жена резко дернула за поводок, и все сразу встало на место.

«Интересно, с какими новыми точками я познакомлюсь, когда пойду завтра гулять по окружности», — мечтательно думал М, переворачиваясь с боку на бок и засыпая.

Догадаться, что перед нами прекрасная гордая статуя, было немыслимо. Лежала она на обочине и, хотя походила на странной формы бурую глыбу, что-то притягивало к ней. Вдоль бурого панциря шел ряд «окошек». Ткнув пальцем в одно из них, я ощутила прикосновение холодного гладкого камня и еще легкое покалывание. Слегка удивившись, я принялась счищать мерзкую бурую корку. Мой спутник стоял рядом со мной и продолжал говорить.

Вскоре стало понятно: под слоем грязи скрывается что-то совершенно необыкновенное. Очищенные куски мрамора сразу же начинали лучиться. Излучение было теплым, казалось, что статуя оживает. Боясь дохнуть, я кусок за куском расчищала поверхность. Работа шла медленно, но я этого не замечала. Какое-то ликование наполняло меня, движения делались постепенно спокойнее и увереннее. Еще немного, еще чуть-чуть, и неизвестно откуда явившаяся великолепная статуя оживет во всем блеске. Подняв глаза, я посмотрела наверх. Мой спутник по-прежнему говорил, но в голосе чувствовалось раздражение: он не любил выбиваться из графика, а наша теперешняя остановка оказалась непредвиденно долгой. «Но разве не правильно отложить все дела ради такой красоты?» — спросила я тихо. Говорить громче я не могла — комок стоял в горле. Мой спутник кивнул. И почему-то мне показалось, что он взволнован так же, как я. Как выяснилось потом, он кивнул своим мыслям, вопроса он не расслышал, а статуи вовсе не разглядел. Он видел, что я занялась чем-то возле дороги, но был уверен, что мое занятие никак его не касается. Он говорил. И слушал себя.

Последние комки грязи наконец были счищены, и мы сразу же двинулись дальше. Статую я несла на руках. Она оказалась еще тяжелее, чем я ожидала. Было понятно, что с таким грузом я долго идти не смогу. Но я ведь была не одна. «А вдвоем мы, конечно же, справимся», — думала я, стараясь себя успокоить.

Мы шли по дороге, плавно одолевавшей подъем. Идти с каждой минутой делалось все труднее. Вначале мне помогало, что тяжесть, которую я несу, — уникальна. Потом все мысли ушли — их съела усталость. Сквозь плотный туман усталости иногда пробивалось недоумение: мой спутник по-прежнему безостановочно говорил, и я понять не могла, почему он не видит, что мне нужна помощь, почему не возьмет у меня, хоть на время, нашу прекрасную ношу. Потом я поняла, что самый тяжелый участок еще впереди, он бережет свои силы, чтобы не сплоховать, когда дорога пойдет круто вверх. Сейчас — моя часть пути, и нужно не отвлекаться на размышления, а, стиснув зубы, сосредоточиться на одном — нести. Пот лил со лба солеными струями, ноги, которые я с усилием переставляла, были уже не мои, дыхания не хватало, но все-таки я как-то шла, шаг за шагом. Сознание, что в критический момент свежая пара рук перехватит статую, придавало мне силы. Потеряв чувство пространства и времени, став сплошным сгустком упрямства и воли, как-то двигалась вперед. Но потом руки стали дрожать, и я поняла, что мускулы отказали; миг — и я уроню прекрасную статую. «Послушай, — сказала я, хоть пришлось перебить его речь, а этого не случалось еще никогда, — послушай, мне больше не выдержать, понеси теперь ты, хоть немного». «Что понести?» — спросил он. «Нашу статую».

Мой спутник посмотрел на меня с таким удивлением, что волей неволей пришлось поверить невероятному: он до сих пор не заметил, что я несу что-то в руках. Раза два, сказал он, ему померещился белый предмет, но он подумал, что это подводят глаза. (У него было неважно со зрением.) Теперь он совсем растерялся от неожиданности. Взяв статую из моих рук, он осторожно поставил ее на дорогу. Придерживая — площадка у основания была слишком мала, и на неровной дороге статуя не стояла, — он медленно обошел ее. «Невероятно, — проговорил он, — немыслимо. Ей же цены нет! Как она здесь оказалась? И потом, что это? Ее мог бы изваять Фидий, но, как ни странно это звучит, и Генри Мур тоже. Наверное, перед нами одна из прекраснейших в мире статуй. Слов нет! Нерукотворная красота!» Я слушала и гордилась, как будто я — скульптор, создавший из камня это живое, певучее тело. «Ты посмотри, — продолжал он, — какие линии! Вверх, вверх к архангельским трубам!» Он снова прошелся, делая круг почета, потом постоял, глядя на статую с восхищением, вздохнул, улыбнулся с грустинкой и посмотрел на меня: «Нам все же пора. Как ни печально, идем». Он очень бережно положил статую на край дороги, вздохнул еще раз и повернулся, чтобы идти. «Но разве можем мы ее бросить?» — сказала я, отказываясь верить ушам и глазам. Он снова вздохнул: «Что делать? Другого выхода нет». — «Но так нельзя!» Он внимательно посмотрел на излучавшую розовато-жемчужный свет статую и на меня, стоявшую рядом с ней на коленях, присел на камень и приготовился все объяснить. «Прежде всего, — сказал он, — мы практически не представляем, каков наш маршрут. Подозреваю, — хотя не могу доказать, — что место, в которое мы наконец попадем, не будет удачным приютом для драгоценной скульптуры. Так что нести ее нам и трудно, и некуда. Это пункт первый. Есть еще и второй. Нам следует помнить, что мы не одни на дороге. Здесь может вдруг оказаться кто-нибудь с транспортом, кто-нибудь, посланный специально на поиски этой статуи. Наш долг — оставить ее для тех, кто сможет правильно ею распорядиться». Он встал, считая, что все теперь стало понятно. Но для меня это был набор слов. Я знала, что ждет незнакомку из мрамора, если я здесь ее оставлю. Мысль, что она превратится опять в грязно-бурый комок, была нестерпима. Я прошла с ней такой долгий путь. Мы были теперь почти что одним организмом. Я не смогла бы расстаться с ней, даже если бы захотела. Выпрямившись, я взяла статую на руки. «Предупреждаю, что ты ее не дотащишь, — сказал мой спутник, — выронишь и разобьешь, вот чем все кончится». «Но разве, когда мне будет совсем уже трудно, ты не поможешь?» — спросила я. «Нет, — сказал он. — Не помогу. Вся эта затея, вообще говоря, незаконна». Я не ответила. Собрала силы в кулак — и первая двинулась в путь…

И снова дорога шла вверх. Мой спутник говорил что-то, но я не слушала. Статуя, которую я прижимала к себе, легко, едва слышно дышала. Я чувствовала отчетливо: вдох — выдох. И это дыхание успокаивало меня. «Теперь, когда она стала живой, немыслимо дать ей разбиться или оставить валяться в пыли на обочине, — думала я. — Пусть говорит все что хочет, я знаю, он не позволит погибнуть живому». За эту мысль я цеплялась как за соломинку. Идти становилось труднее, труднее… «Ну вот, — услышала я неожиданно. — Вот мы и пришли».

Мы стояли на круглой и лысой вершине холма. Я осторожно поставила статую и крепко держала ее. Я понимала, что она может в любую секунду скатиться. «Как видишь, я был, к сожалению, прав, — сказал мой спутник с почти не скрываемым удовольствием, но тут же сочувственно посмотрел на меня и на статую. — Здесь даже приткнуть ее некуда, а если бы ты не упрямилась, она лежала бы себе тихо, внизу». — «Как можно так говорить? Она ведь живая!» «Метафоры не помогут решить проблему, которую ты создала», — ответил он жестко. Мой тон раздражал его, но я все-таки не сдавалась. «Ты сам посмотри!» Он посмотрел вдаль, потом кинул взгляд вниз, к подножию холма. «Не представляю, как здесь устроиться, — сказал он, — а впрочем, человек тем и жив, что способен приспосабливаться». Он говорил о естественной эволюции и о задачах, стоящих сейчас перед обществом. А я пыталась сообразить, как быть со скульптурой. Если врыть в землю подставку, статуя может стоять. У меня нет лопаты, но это не страшно, грунт мягкий, я смогу вырыть ямку руками. «Пожалуйста, подержи ее ровно минуту», — сказала я и принялась за работу. Он говорил. До меня доносились слова «закономерность», «развитие», «исключение». Я не вникала в их смысл, я быстро, двумя руками копала. Наконец мне показалось, что глубина ямки достаточна. Я выпрямилась — и замерла. Мой спутник плавно жестикулировал в такт своей речи, и его руки были совершенно свободны. «Где статуя?» — мертво спросила я, хотя, конечно, понимала, что все разговоры уже бесполезны. «Статуя? — Он посмотрел себе на руки. — Да, видишь, со статуей все, к сожалению, оказалось именно так, как я опасался». «Убийца! — крикнула я. — Ты убийца». Он посмотрел на меня своим строгим учительским взглядом: «Я знаю, что ты импульсивна, — сказал он наконец, — но все-таки, будь добра, выбирай выражения».