Не любо - не слушай - Наталья Арбузова Страница 49

Ольга пришла к психотерапевту. Пришла, притащилась. Того звали Виктор Петрович. Нам с вами не всё равно, как его звали: он будет задействован в нашей повести – такая у Ольги планида. Строгино, большое окно на залив, двадцатый этаж. Мокрый март, синева не сплошная, но глубина весеннего неба – убиться. Приснится – и то не поверишь. Виктор Петрович, я лета боюсь. Кой-как наладилась (не ахти какая) любовь. А летом я буду жить в Переделкине, я его не увижу. Слово за слово выясняется: у этой дамы есть муж. Окончательно проясняется небо, взор уходит за горизонт. Там попросторней, и вроде бы без приблем. Ждем лета.

Леонид, как мы будем видеться летом? (Ты бы лучше спросила – с кем я буду видеться летом. В интернете собаколюбивых дам что собак нерезаных. Или же чёрта в ступе любящих дам.) А коли так – мне, автору, лень придумывать этому Леониду внешность, характер, адрес. На время не стоит труда. – Авторша! дрянь! я люблю Леонида… он милосерден к животным… на нем отлично сидит хороший костюм… ты посмотри… он ростом не очень высок, но ладен… взгляд строгий. – Ладно, ступай в Строгино к своему психолекарю. – И пойду, и пойду. – Для Бориса, небось, слова находила. Так хорошо начинала – и на дерьмо сошла. – Разве я виновата? ты меня так создала. – Жизнь, ты хотела сказать. – Я сказала то, что сказала.

Как распускаются листья! Каждый лист – ловящая дождь ладонь. Птица поет незнакомую фразу – долетает аж до двадцатого этажа. Виктор Петрович, меня Леонид не любит… ему безразлично кто. Пустое! я Вас зато люблю. Опять меня, автора, обдурили. Этот весь обтекаем: плечи, спина, сужденья. Глаза водянистые. Водяной. Утянет на дно реки - и привет. Люди скажут: утопла дамочка от несчастной любви.

По камушкам, по желтому песочку

Протекала быстрая речка.

В быстрой речке гуляют две рыбки –

Две рыбки, две малые плотички.

Слыхала ль ты, рыбка-сестрица,

Про вести наши речные:

Красна девица у нас утопилась,

Утопая, мила друга проклинала.

Только которого? или всех скопом? Не Паша (по должности), а психодоктор принял удар на себя: занялся моей Ольгой вплотную. Ненадолго: озабоченных пациенток хоть пруд пруди. У кого другого – у него уж точно. Увы мне! я просто теряюсь.

* * *

Ура! мы едем на дачу! школа такая гадость. Ирина Иванна тоже училка. Зануда. Пашка дурак, Татьяна дуреха. Папа всегда командует. Мама похожа на принцессу. Хочу быть с ней и больше ни с кем. Английский выучу, буду играть «Элизу» - только пусть никуда не уходит. Вырасту – буду ее защищать. У папы в столе большая пушка, я видел. Мама-лама велит говорить «пистолет».

* * *

Площадка молодняка в доме творчества – клуб гувернанток. Ирина Иванна чуть в стороне, где треугольный столик в пятнистой кленовой тени. Андрюша со сложной стрижкой – черт те что и сбоку хвостик – бегает вдоль писательских окон. В комнатах всё равно никто не работает, а если спят, то стараются окончательно не проснуться и на его победные крики к окошку браниться нейдут. Наина, красивая гувернантка из дома Любовь Степанны, и очень хорошенькая Марина прохаживаются на счет Ольги. Их подопечные – Кирилл и Зураб – сидят на каштане. И пусть сидят. Говорят две женщины громко, чтобы Ирина слыхала. Знают всё и еще кое-что. Борис Серпухов, Илья Айзенберг – поэты. Хирург Иван Андреич Черных. И психотерапевт Полянский Виктор Петрович. А это откуда известно? Как же, он здесь практикует. Видится с Ольгой у той же сводни Любовь Степанны, которую он наблюдает бесплатно в ее истериках и капризах. Ну, и Ольга что-то ей дает от себя. Кого упустили? да – Леонида собаколюбца. Любовь Степанна со слов Полянского о нем рассказала. Картина ясна. И худенькая Ирина Иванна краснеет за Ольгу Евгеньевну, слыша такое от рядом прогуливающихся подруг. Тут Андрюша чуть с ног не сшиб Бориса Серпухова – легок тот на помине. Борис Андрюшу узнал: видел когда-то верхом на ламе. Показывай живо, где твоя гувернантка… я на тебя нажалуюсь. Подсел на скамеечку и забыл, зачем шел. Отпустил Андрюшу в свободный полет. Об Ольге ни слова. Наина с Мариной зря напрягали слух. Клены качались, те двое шептались – и пошло, и пошло. Робкая учительница географии, по счастью знающая неплохо английский и французский язык. Борис, бездарный в стихах, был по жизни талантлив на всяческие приколы. Жена мафиози – кудряво, но гувернантка их сына – совсем не избитый сюжет.

И вдруг она оказалась такая прелесть! Во-первых, день ото дня хорошела, будто бы отражая его красоту, заражаясь ей, заряжаясь – не знаю. Скамейка с прибитым к двум соснам столиком превратилась в место свиданий. Наина с Мариной рвали-метали, Андрюша метался по парку без наставлений. Легко Борису: пришел – она неизменно здесь. Надо признать, и он ее честно старался напрасными ожиданьями не изводить. Любовь под кленами длилась всё лето. Радуясь как дитя происходящему чуду, она при том неожиданно трезво указывала, что в его стихах хорошо и что мелко. Начисто лишена самолюбия и самомненья, но никак не достоинства, выгодную площадку для игры предоставляла ему. Была скорее согласна унизить себя, чем его, полагая в нем свою гордость. Об их подростковой любви (они оба ее недополучили когда-то) знали и гувернантки, и вдовы писателей. Знала Любовь Степанна и почему-то молчала. Виктор Петрович тем временем был готов, настроился сбыть Ольгу с рук. Борис испугался некогда слишком сильной ее любви. Все остальные чувствовали, что их не любят, вернее, любят не их. Итак, Ольгу по боку. Наина с Мариной, подскажите, в который раз? В пятый, в пятый! (Ишь как ликуют. А Ольга ярится.)

Пригнул я веточку весной,

Из тысячи одну.

Она не спорила со мной,

Пока была в плену.

Когда же я ее домой

Отправил, в вышину –

Какой был шум, какой был свист!

Разрезав воздух точно хлыст,

Она ушла к другим ветвям,

Послав меня ко всем чертям.

* * *

Клены зеленые, слушайте. Борис, мне обидно-завидно, когда по каналу культура крутят во всех ракурсах грудастых мраморных нимф. Хочу для тебя быть красивой, лезу аж вон из кожи, а мне остается только любоваться тобой. Не нагляжусь, не нарадуюсь и жду всякий час облома. Ты очнешься, отчалишь, а я отчаюсь любить. - Ну да… ты худа… конечно. Не то что грудастые нимфы. Уж чего нет, того нет. Жалко, но что поделаешь. Все остальные женщины точно столы или стулья, одна только ты живая и оживляешь меня. Каждое прикосновенье я наизусть запомнил, будто током тряхнуло…все они наперечет. Меж нами стоит дуга, как многоцветная радуга, и ничего форсировать ни ускорить нельзя. – Мне стыдно, что я тебя старше. – Это уже неважно. Из нас двоих я мужчина, и старшинство мое. Когда мы с тобой будем вместе? – Не знаю… ведь ты командуешь. Если я стану командовать, получится ерунда. – Мои стихи изменились, в них стихии клубятся, вот как сосны раскрылись над твоей головой. Чудо дышит где хочет. (На коротком ходило уж давно поводке и наконец-то поймалось, потому что ты изменился.) Подошел Андрюша, он внимательно слушает. Не мешай, пускай слушает… не боись, не поймет.