Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович Страница 49

– И плачет…

– Кто главный в городе? – спрашиваю хозяйку.

– Азербайджанские бандиты. Недавно вот свои же убили авторитета Махмуда. Такой красавец был, и какой справедливый; если у бабки на базаре кошелек украдут, то в милицию она и не подумает обратиться, а бухнется на колени перед Махмудом, он найдет и вернет. А сейчас из лагеря вернулся его брат Максуд, ищет, кто убил, пойдут разборки. Армяне же держат только один маленький рынок, ресторан, несколько магазинов.

– Есть ли свои, русские, бандиты?

– Сколько угодно, но эти не организованы: сами по себе грабят по дорогам и в городе, насилуют. А воруют всё, но больше по мелочи, заготовки да картошку у соседа из погреба.

– Есть ли рыба, и как попробовать копченого угря? – спрашиваю. Хозяйка поясняет, что рыбзавод давно приватизирован городским головой, мэром по-нынешнему, рыболовецкая артель гребет в озере неводом все подряд, даже мелюзгу судака, что, конечно же, варварство и тот же беспредел, но милиция ловит только частников, да изредка пьяных на улице, за остальное заплачено. “Куда девают рыбу?” – “Скорее всего, везут в Тверь”. – “Что с угрем?” – “Замораживают и отправляют коптить аж в Прибалтику. Здесь он даже в ресторанах теперь не водится, только на рынке у частников из-под полы”. – “Где пообедать в городе?” – “Да хоть в кафе “Каменная стена”, в старой тюрьме – ее теперь закрыли на ремонт за ветхостью и, кажется, сделают-таки гостиницу для богатых: ведь для них даже переоборудовать ничего не надо, с радостью будут платить по сто баксов, чтобы переночевать с бабой на нарах и при параше”. Хозяйка смеется, прикрывая рукой золотой рот. Нас прервал телефонный звонок. Ответ хозяйки насторожил меня: “Есть тут у нас один москвич, так я у него спрошу”. И, положив трубку: “Девочка хорошенькая, длинноногая, четырнадцать лет, школьница, умница, о стихах умеет говорить, отец пьет, мать челночит, ну, она и подрабатывает, говорит – возьму недорого, сто рублей, только чтоб не дрался”. Я вежливо отказался и сообразил, что попал не иначе, как в милый домашний комфортабельный притон. Читая мои мысли, хозяйка пояснила: “Да к нам часто крутые аж из Москвы в люксы приезжают: у нас и пляж, и водные лыжи. Ну и заказывают девчонок, конечно. А в тех комнатах, где вы, там у них шоферы живут, охрана…”

На другой день Петя делает променад по городу. Центральные улицы оставляли впечатление вчерашней бомбежки: многие дома стояли с проломленными крышами, с забитыми ржавым железом окнами. То и дело мне попадались люди, везущие на санках молочные фляги с водой, а то и просто с ведрами: многие колонки не работают, и народ тянется за несколько кварталов – “на чужие”. Во всех дворах – большие поленницы. Магистрального газа здесь тоже нет, только в пятиэтажках на окраинах, но, поговаривают, этой зимой газа вообще не будет, и власти призывают экономить, не отапливаться же газом из баллонов. Уголь дорог, топят везде только дровами, как и было это всегда с основания города. Описание рыночной торговли я тоже не могу опустить. Большой базар открывается по выходным на старой Тимофеевской улице. “Обжорные ряды”, как говаривали в старину, довольно убоги: мясо не ахти какое на вид, творожок, сметанка. Очереди стоят лишь за одним видом продовольствия – за сахарным песком. В той же местной газете я прочитал, что на зиму хватит масла и муки, а вот сахар администрация пытается достать по бартеру, обменяв на юге на лес. Основные базарные площади занимают торговцы всяческим барахлом. Здесь есть финские ботинки и итальянские сапоги, привезенные из Турции и Китая. Впрочем, по сходной цене можно купить и шерстяные носки, и валенки – местного, будем надеяться, промысла. Ну да это картина знакомая, удивляет другое. В базарный день большой рынок по периметру буквально обставлен автомобилями. И прут пешие толпы – многие с санками. И это при бьющей в глаза здешней нужде. Что ж, в России есть, наверное, не только двойной стандарт богатства, когда банкиры одной рукой отправляют миллиарды в офшорные зоны, а другой просят на бедность у правительства. Есть и двойной стандарт нищеты, когда днем бродяги побираются на паперти, а вечером закусывают “Смирнофф” финской колбасой… Пока я бродил по рядам, одна из торговок, приглядевшись, видно, к моему пальто, поманила рукой: – Угорька не хотите? – Я хотел. Из-под прилавка был извлечен промасленный деревянный лоток с рыбой. Я отобрал пару штук по сто рублей за голову и завернул их в приобретенный рядом пластиковый пакет для мусора, отметив попутно, что такие пакеты здесь продают не рулонами, но поштучно. О торговле. Государственная торговля сведена почти на нет. Тут и там открыты маленькие продуктовые магазинчики, носящие гордые названия: “Грант”, “Русь”, “Галант”. В них – по полтора десятка наименований водки, импортная ветчина в вакуумной упаковке и дохловатые апельсины: ни киви, ни авокадо в Осташкове, кажется, не признают. Сквозь предвечернюю мглу разноцветно светятся и играют многочисленные ларьки, названные как на подбор: “Ольга”, “Светлана”, “Елена”. И если магазинчики держат зачастую местные, то ларьковый бизнес в закавказских руках, откуда и названия: армяне ласковы и сентиментальны. Дальше Петя ведет добросовестный отчет о том, как здесь проводят досуг. В городе действуют несколько питейных точек и один дансинг – он буквально так и называется, причем по-английски, – при клубе той же кожевенной фабрики. Кроме упомянутого молодежного кафе в тюрьме – с баром и бильярдом, есть закусочная “Нептун”, бистро “Хоттабыч” и ресторан кавказской кухни “Ашет”. По моим наблюдениям, заведения эти, весьма по здешним меркам дорогие, по большей части пустуют. Хотя тюремный бильярд не простаивает. Есть и единственный кинотеатр, где в дни моего пребывания уже третью неделю длилась “неделя индийского кино”. Так что осташам скучать не приходится, развлечений здесь никак не меньше, чем в других российских углах. Да и то сказать, под вечер в пятницу на потемнелых улицах я не встретил ни единого трезвого человека. Страшней всего выглядели пьяные женщины неопределенного возраста с изможденными лицами, о которых можно было б сказать “иконописными”, кабы не были они невероятно испитыми. Заканчивается этот очерк описанием того, как семеро монахов восстанавливают вручную, как муравьи, знаменитую Нилову Пустынь, монастырь на ближайшем к городу острове, загаженный большевиками, которые держали там малолетних преступников. Петя менторски завершил утверждением, что только, мол, на этих верующих людях все и держится, а на веру – одна надежда. Думается, Петя здесь отдал дань тогдашней моде, ведь совершенно ясно, что никакая вера и никакие монахи эту разруху, так красочно Петей описанную, остановить не могут.

Наверное, Петя, что называется, отписался , сдал материал в редакцию и благополучно о нем забыл. Каково же было его удивление, когда на его имя в адрес редакции пришел толстый пакет, судя по обратному адресу – из Твери. Так получилось, что когда Петя пакет вскрыл, мы с ним сидели в ресторане Рюмка и в ожидании борща с пампушками закусывали ледяную водку селедкой и холодцом. Из пакета на стол посыпался ворох газетных вырезок. Перебрав их, Петя побледнел и произнес загадочно: теперь я понимаю, каково было Пастернаку. И протянул мне развернутую газету. Это была та самая газета Селигер , которую Петя цитировал в своем очерке. Пете был посвящен целый разворот. Это была подборка писем трудящихся – разгневанных, сочащихся злобой и классовой ненавистью. Общий смысл был в том, что некий Камнев, назвавшийся журналистом , приехал из Москвы и со столичным высокомерием облил помоями наш любимый город. Это были преимущественно письма рабочих, среди которых затесалась одна библиотекарь. Самого Петиного текста, разумеется, не было, так что если рабочие по разнарядке и писали эти письма, то самого очерка не читая. Подытоживала эту кампанию, продолжавшуюся три недели, статья в Тверской правде , газете тамошних коммунистов. В ней содержался намек, что таким, как этот Камнев, не место на Тверской земле. Они, пожалуй, меня сожгли бы , невесело ухмыльнулся Петя и вдруг спохватился: