Не исчезай - Женя Крейн Страница 49

Интернет сообщал про Сару Пэйлин разное, но Люба не особо интересовалась разным – была далека от политики. Гораздо больше ее интересовали судьбы мира – вернее, культуры. Люба считала, что цивилизация зашла в тупик.

– Ты слишком много думаешь, – сообщала все та же Кира. – Это непростительная роскошь, особенно для нас, работающих женщин. Думать, а особенно задумываться опасно. Народ не простит. Народ тебе простит все: изнасилование, убийство. Только инакомыслие не прощается…

Люба записывала за ней. Записывала за всеми. Вдруг пригодится? Приходила домой, перебирала карточки, на которых делала записи, свои блокноты. Перед сном писала в случайном дневнике. Множество этих красивых тетрадочек в твердых обложках валялось по дому; она забывала о них, бросала одну, находила другую, давно начатую и заброшенную. В них, в частности, можно было прочесть:

«Боюсь анонимности. Еще больше – узнаваемости».

«С этим Интернетом все смешалось. Раньше информация хранилась по разным углам. Теперь все в единой Сети. В эту Сеть не сбежишь, как не убежишь от себя. Здесь встречаешь все тех же людей – друзей, недругов. Словно различные отражения реального мира. Осколки реальности, зеркала, а в них – твои собственные искаженные лица…»

Записывала за собой, за всеми, но перечитывать эти неровные, прыгающие строчки, царапающие бумагу, душу, не хотелось. Неприятие или отторжение от своих же мыслей, чувств – внутренний цензор диктовал ей, как надо, как должно.

«…То, что я пишу, имеет цвет. Вся жизнь – игра оттенков… Почему мне так мучительно, нестерпимо необходимо писать? В мире, где не осталось цельности, это единственная возможность обретения свободы. Не свободы от чего-то, а свободы воссоединения с собой, с окружающими… Все распадается, распадается на неравные части. Мир распадается на куски. В мире компартментализированном, разъединенном, лишь оставшись наедине с собой, возможна хоть какая-то цельность».

Между дневниками, отрывочными записями, случайными заработками, домашними делами проскакивали, пролетали годы, как в Лету окунались. Верстовые столбы – мимо, мимо.

Это была осень. Или весна. Она давно перестала следить за сменой дней, лет, времен года. То была жизнь, наполненная снами, мечтами. Календарь не отражал действительность. Мысли скользили мимо дней. Окружающий мир рассеивался, как предутренний сон, – что-то происходило, но не с ней. Собственно, это была не она – слов не было, текстов не было; ее не было. Она страдала от творческой засухи, ждала вдохновения, как ждут дождя. Писательство застопорилось.

Но она еще жила. Тело жило, отправляло ежедневные нужды, и это было отвратительно. Говорила себе в надежде: я еще вернусь, буду. Буду писать. Но создание текстов требовало страсти, жизни, желаний, терпения, новых – желательно, радостных – впечатлений… Томления, полета, свободы. Она нуждалась в событиях, бурных объяснениях, конфликтах. Нужны были драма, эмоции, любовь, в конце концов! Воскресным утром она пробудилась ото сна с надеждой – на кончиках ресниц еще висели сновидения. Еще спеленутая легким, теплым, темным паутинным облаком сна. Живая, как кровь, как вино, как прирученное горячее, жаждущее сердце; внутри, в глазах, во всем теле еще пела душа, еще дышала разбуженная плоть, ускользающая надежда. Успеть! Не упустить. Сесть за компьютер. Писать! Но зазвонил телефон. Рука потянулась, но сон длился; с усилием она все же заставила себя снять трубку. Звонил сын, ее мальчик. Дэн, Дэнни – ее нежданная радость. Она спала так долго, погружаясь на дно неведомого океана словно в батискафе – реальность давит, сон утягивает все глубже. Плыла, теряя притяжение. Проспала, а семья пощадила Любу. Сын с мужем уехали к дантисту.

– Мам, guess what?

– What? [54]

– У меня нет зубов мудрости, и никогда не будет!

– Почему?

– Она сказала – дантист то есть, – что я есть часть эволюции, и у меня никогда – слышишь? – никогда не будет зубов мудрости! И мне так повезло!..

– Какой кошмар! Ты часть поколения, у которого никогда не будет мудрости…

– I know! [55] Мне так повезло!

Настроение ушло. Она не села писать; стала заниматься хозяйством – запустила стирку, принялась мыть посуду, подметать. День засосал.

«Если бы существовал способ писать, не прикасаясь ни к перу, ни к компьютеру, – думала Люба, составляя чашки в посудомойку. – Если можно отправлять слова… куда-то… почему нельзя отправлять мысли? Бумага хранила идеи столько столетий… Где-то… где-то… наверняка существует затерянный клочок бумаги… с мыслями, словами. Может даже, и с неизвестными стихами. Случайность? Рано или поздно его кто-то находит… Как то стихотворение Фроста – Где-то звонил телефон, но, глухая к внешнему миру, она его не слышала. – Одному суждено находить, а другому только терять. Случайность? Если мы не имеем контроля над жизнью… ну да, мы имеем некий, очень ограниченный контроль… Творчество – всего лишь очередная попытка создать нечто… вернее, воссоздать. Имитация жизни. В голове у читателя. Имитация листка бумаги на экране компьютера. Имитация действия в воображении читателя. Но бумага? В конце концов, бумага материальна. Кто-то записал рифмы, идеи. Чувства. Чернила выцвели, но обрывок бумаги их сохраняет… Что ощущает этот обрывок бумаги, хочет ли быть найденным? Пытается ли автор помочь своим произведениям, пребывая уже в мире ином? Чушь! Что мне в голову приходит? О чем я думала? Об искусстве. Попытке создавать параллельный мир. Иллюзию контроля над своей жизнью. Но в попытке создать вновь происходит потеря контроля над ситуацией. В попытке искренности, открытости теряешь не только контроль, теряешь себя. Упорно создаешь то, что велит мозг, видение, назло всему, – и теряешь связь с жизнью».

Стараясь воссоздать реальность или изобразить новый, фантастический мир, Люба ощущала: тексты уводят от себя, требуют неких изменений в самой жизни, к которым не была готова. Думала: «В этом ремесле не ты создаешь мир. Это текст владеет тобой». Болезнь? Талант?.. Необходимость выразить, но что? Вспоминала, как попыталась поделиться своими терзаниями с мужем. Разговор происходил утром. Люба подошла к Грише и заглянула ему в глаза. Он был выше ее. В ее взгляде и позе было что-то детское. Попыталась обратиться к нему, поделиться – пусть робко, но сокровенным. Но в ответ она услышала:

– Начинается…

В этом не было ничего нового. Не в первый раз он отмахивался от ее жалоб.

– Послушай! Я пытаюсь писать, и у меня ничего не выходит! Внутри так пусто… Напишу пару строк и тут же понимаю: нет правильных слов, чувства…

– Чувств у тебя много, – сказал муж и похлопал Любу пониже спины.