Сад утрат и надежд - Хэрриет Эванс Страница 5

– Это, впрочем, не рядовой эскиз; он был сделан для картины, которая когда-то была, пожалуй, самой знаменитой в мире. Сейчас ко мне подошел Генри Кудлип из аукционного дома «Дауниc», кто проведет аукцион.

– Который проведет аукцион, – машинально пробормотала Джульет.

– Это твой босс? Шикарный парень? – спросил Мэтт, мгновенно заинтересовавшись. Он повернул Санди на его стульчике и поцеловал. – Эй, малыш. – Он взъерошил его пышные, золотые волосы. В это время из приемника гремел сквозь потрескивание статических помех зычный голос Генри Кудлипа, словно у радиоволн не хватало сил его сдерживать.

– Сок! – Санди заплакал. – Сок, мама, сок, сок!

– Никто не знает, почему художник сжег «Сад утрат и надежд». Он был не в себе, вот и все. Он был болен. Странный парень.

– Но почему картина была так популярна?

– Джон, я не могу вам сказать.

– Эксперты, – фыркнул Мэтт. – Упаси нас бог от таких экспертов.

Джульет улыбнулась. Она стояла, скрестив руки на груди, возле радио.

– …несомненно оказалась созвучной настроениям британской публики, когда была написана… Ее называли самой трогательной в мире картиной, и это было ее уникальным торговым предложением. Взрослые мужчины стояли перед ней и рыдали. Дети художника, запечатленные в момент невинного созерцания в его саду, словно волшебные эльфы… как вы, вероятно, знаете, они оба…

– Мам, а что случится, если вставить шарик в попку? – заорала Айла, стоя рядом с ней.

– Это замечательно, милая, – шшш, минутку…

– …умерли через несколько лет, – говорил Генри Кудлип. – Это действительно медитация на тему детства…

– Кто умер? – тут же спросила Айла. – Заткнись, Санди!

– Никто. Это было давным-давно, и ты их не знаешь. Не беспокойся, – машинально пробормотала Джульетт и наклонилась к Санди, который лежал на полу, кричал «СОК» и колотил по полу пластиковой чашкой IKEA.

– Почему они умерли?

– Какой ужас. И я полагаю, что все захотят узнать…

– Потому что их тела стали старыми, а вообще, они жили долго и счастливо. Ешь быстрее, милая…

– …остались ли от оригинала другие эскизы или изображения?

– Увы, нет! – Генри Кудлип сообщил об этом почти с удовольствием. – У нас больше ничего нет, вот почему так важен этот эскиз.

– Сейчас к нам присоединился Сэм Хэмилтон, с прошлой недели новый директор оксфордского Музея Фентиман, где находится наиболее значительная коллекция викторианского и эдвардианского искусства. Сэм Хэмилтон, благодарю вас…

– О, не может быть, – прошипела Джульет. – Господи. Господи! Проклятье! Сэм Хэмилтон? Классический самодовольный павлин! Черт побери! – Ее пальцы дотронулись до горячего чайника: она выругалась, сунула их в рот и поморщилась, но не отошла от радио.

– Значит, Фентиман намерен делать сегодня ставки?

– Привет, Джон, спасибо, что пригласил меня. Нет – боюсь, что этот эскиз немного выходит за рамки наших финансовых возможностей. Это…

– Почему ты не любишь этого человека?

– Я училась с ним в университете, – ответила Джульет, забыв про самоцензуру. – Он из Канады. Господи, тот еще тип. Карьерист и всезнайка. Носил всегда только две футболки – одна с Джастин Фришманн, другая с рок-группой Pulp и носки с сандалиями «Биркеншток». И он бросил мою подругу.

– Ма, я ничего не поняла из твоих слов.

– Ничего, не важно. Просто он всегда был высокомерным и одевался как… впрочем, ладно! Нехорошо быть злопамятной, правда? Я уверена, что теперь он абсолютно приятный…

– Как это – «бросил»? Как сделал Адам с Дарси в «Холлиокс» [1]?

– Почему ты смотришь «Холлиокс»?

– Я никогда не слышал, чтобы ты упоминала его, – сказал Мэтт.

– Я не видела его двадцать лет. Он… ну я не удивлена, что он стал директором музея и закорешился с Генри Кудлипом, чтобы сказать пару фраз на «Радио-4». Одним словом, он… – Она тряхнула головой. – Сэм Хэмилтон. Типичный.

– Любой ценитель викторианского искусства хотел бы владеть им. Нед Хорнер сегодня сильно недооценен из-за успеха и последующей гибели «Сада утрат и надежд» и обвинений, которые сыпались на него в последние годы жизни… он очень огорчался из-за них, как и его вдова Лидди Хорнер, жена художника. Они были замечательной парой, встретились очень молодыми, при чрезвычайных обстоятельствах.

Генри Кудлип перебил его:

– Между прочим, его правнучка работает в…

– Мам! – крикнула Би с верхней площадки лестницы.

– Минутку, еще одну минутку, – ой, Санди, тише, милый.

– Джульет Хорнер, она у нас одна из экспертов по викторианскому искусству.

– У вас работает правнучка художника?

– Да, в данный момент. Мы всегда спрашивали у нее, нет ли у нее на чердаке и других картин, которые мы сможем тут продать, ха-ха-ха.

– Они говорят обо мне! – сказала Джульет, пытаясь изобразить восторг, но Санди играл с половинкой луковицы, почему-то валявшейся на полу, а Мэтт явно не слушал. Только Айла взглянула на нее и с улыбкой сказала:

– Конечно, мамочка!

– Но нет, эскиз стал для нее полной неожиданностью – для всех нас, когда его принес анонимный владелец.

– Потрясающе. Что ж, удачи вам сегодня. Это был Генри Кудлип из аукционного дома «Даунис», где продается этот эскиз… Итак, сейчас без двух минут восемь, вторник, 17 мая, и мы переходим к…

– Что он имел в виду, сказав, что ты работаешь там «в данный момент»? – спросил Мэтт.

– Что? – Джульет уже начала убирать со стола. Коричневые хлопья мюсли уже крепко присохли к мискам.

– Этот парень, твой босс. Похоже, что ты не будешь там работать.

Джульет покачала головой:

– Нет, все нормально. – Но ее сердце громко застучало в груди, и ей показалось, что все слышат этот стук.

– Ты можешь обуть Санди и проследить, чтобы Айла почистила зубы? – Она пятилась от тесной кухни к лестнице.

– Мне пора идти, Джульет. Ты сама знаешь.

Ну хоть один раз! Ты можешь хоть сегодня помочь Айле почистить зубы, лентяй!?

Наверху узкой лестницы Джульет снова тяжело вздохнула, испытывая легкое головокружение, и постучала в дверь спальни Беатрис.

– Дочка, ты звала меня? Кажется, пора идти в школу.