Дрожь и оцепенение [=Страх и трепет] - Амели Нотомб Страница 5

Я расхохоталась и объяснила моей коллеге ту игру, которую затеял наш шеф.

— Я уверена, что он даже не взглянул на новые ксерокопии. Я сделала их по одной, выверяя до миллиметра. Не знаю, сколько часов у меня это заняло, — и все это правила гольф-клуба!

Фубуки мягко и возмущённо посочувствовала мне:

— Он вас мучает!

Я успокоила её.

— Не волнуйтесь. Он меня забавляет.

Я вернулась к копировальному аппарату, с которым была почти уже на «ты» и доверила листы автоматике: я была уверена, что господин Саито вынес свой вердикт, даже не взглянув на мою работу. Взволнованно улыбнувшись, я подумала о Фубуки: «Как она добра! Какое счастье, что она работает здесь!»

Честно говоря, новое поручение господина Саито было как нельзя кстати: накануне я провела семь часов, копируя по одной тысячу страниц. Это обеспечит мне превосходное алиби на то время, что я проведу в офисе господина Тенси. Автомат справился с работой за десять минут. Я отнесла кипу листов в кабинет шефа и удрала в отдел молочных продуктов.

Господин Тенси вручил мне координаты бельгийского кооператива.

— Мне понадобится полный отчёт, по возможности самый подробный, о том, что касается этого облегчённого масла. Вы можете расположиться в кабинете господина Саитамы, он в служебной командировке.

«Тенси» означает «ангел»: я подумала, что господину Тенси прекрасно подходило его имя. Он не только давал мне шанс, но и не обременял меня никакими инструкциями, тем самым, предоставляя мне карт-бланш, что в Японии является исключительной вещью. Он проявил инициативу, не спросив ничьего мнения, для него это был огромный риск.

Я прекрасно понимала это. Потому-то я сразу почувствовала безграничную преданность господину Тенси, преданность, которую каждый японец обязан испытывать к своему начальнику и которую я была не в силах почувствовать к господину Саито и господину Омоти. Господин Тенси внезапно стал моим капитаном, моим военачальником, я была готова драться за него до конца, как самурай.

Итак, я вступила в бой с облегчённым маслом. Разница во времени не позволяла мне сразу же позвонить в Бельгию, и я начала наводить справки о японских центрах потребления и прочих министерствах здравоохранения, чтобы узнать, как развивались гастрономические вкусы населения по отношению к сливочному маслу и как это влияло на содержание холестерина в крови нации. Выходило, что японцы потребляли всё больше и больше масла, а полнота и сердечные болезни не переставали захватывать территорию Страны Восходящего Солнца.

Когда подошло время, я позвонила в маленький бельгийский кооператив. Родной акцент на другом конце провода несказанно взволновал меня. Мой соотечественник, польщённый звонком из Японии, продемонстрировал прекрасную компетенцию. Десять минут спустя я получала двадцать страниц факса с подробным описанием на французском языке нового метода по производству облегчённого масла, права на который принадлежали бельгийскому кооперативу.

Я составила отчёт века. Начинался он исследованием рынка: потребление японцами сливочного масла, развитие с 1950 года, параллельное ухудшение здоровья, связанное с чрезмерным усвоением масляных жиров. Затем, я описывала устаревшие методы извлечения жиров, новую бельгийскую технологию, значительные преимущества и т.д. Поскольку я должна была написать все это по-английски, то унесла работу домой: мне нужен был словарь, чтобы перевести технические термины. Всю ночь я не спала.

На следующее утро я прибыла в Юмимото на два часа раньше, чтобы напечатать отчёт, вручить его господину Тенси и не опоздать на своё рабочее место в офисе господина Саито.

Который сразу вызвал меня:

— Я проверил ваши ксерокопии, которые вы вчера оставили у меня на столе. Вы делаете успехи, но это все ещё не отличный результат. Сделайте ещё раз.

И он бросил пачку в мусорную корзину.

Я кивнула и подчинилась, с трудом сдерживая смех.

Господин Тенси навестил меня у ксерокса. Он поздравил меня со всем пылом, который позволяла ему вежливость и уважительная сдержанность:

— Ваш отчёт великолепен, и вы составили его чрезвычайно быстро. Вы хотите, чтобы на совещании я назвал его автора?

Это был человек редкого благородства: он был готов пойти на профессиональное нарушение, если бы я его попросила.

— Вовсе нет, господин Тенси. Это повредило бы как вам, так и мне.

— Вы правы. Однако, на следующем совещании я мог бы сказать господину Саито и господину Омоти, что вы можете быть мне полезны. Как вы думаете, господин Саито станет возражать?

— Напротив. Посмотрите на эту кучу ксерокопий, которую он приказывает мне сделать, а все для того, чтобы удалить меня из офиса. Он хочет отделаться от меня, это ясно. И будет рад, если вы предоставите ему такую возможность, он меня не выносит.

— Значит, вы не обидитесь, если я припишу себе авторство вашего отчёта?

Его слова меня очень удивили: обращаться с подобным уважением с такой мелкой сошкой как я.

— Да что вы, господин Тенси, для меня это будет большая честь.

Мы расстались с чувством глубокого взаимоуважения. Я смотрела в будущее с доверием. Скоро будет покончено с абсурдными придирками господина Саито, с ксероксом и запретом говорить на моём втором языке.

Драма разразилась несколько дней спустя. Меня вызвали в кабинет господина Омоти: я отправилась туда без малейшего опасения, не ведая, чего он хотел.

Когда я вошла в логово вице-президента, то увидела господина Тенси, сидящего на стуле. Он повернулся ко мне и улыбнулся: это была самая человечная улыбка из всех, которые мне довелось узнать. В ней читалось: «нас ждёт скверное испытание, но мы переживём его вместе».

Я думала, что знаю, что такое брань, но то, что нам пришлось вытерпеть, мне и не снилось. Господин Тенси и я выслушали безумные вопли. Непонятно, что было хуже, форма или содержание.

Содержание было невероятно оскорбительным. Меня и моего товарища по несчастью обозвали всем, чем только можно: мы были предателями, ничтожествами, змеями, мошенниками и, — верх проклятия, — индивидуалистами.

Форма объясняла многочисленные аспекты японской истории: чтобы эти отвратительные крики прекратились, я готова была на худшее — завоевать Манчжурию, растерзать тысячу китайцев, покончить с собой во имя императора, бросить свой самолёт на американский линкор, и даже может быть работать на две компании Юмимото сразу.

Самым невыносимым было видеть моего благодетеля униженным по моей вине. Господин Тенси был умным и добросовестным человеком: ради меня он пошёл на огромный риск, полностью сознавая это. Никакой личный интерес не руководил им, он поступил так из чистого альтруизма. И в благодарность за его доброту его же смешали с грязью.

Я старалась брать с него пример: он опускал голову и горбился. Его лицо выражало смирение и стыд. Я подражала ему. Но вот толстяк выпалил: