Самый глупый ангел - Кристофер Мур Страница 5

Примерно в то время, когда Лена и Дейл вели битву на стоянке «Экономичного гипермаркета», Мэвис, восседавшая на табурете за стойкой, подняла голову от кроссворда и увидела, как в двойные двери бара входит самый красивый мужчина в ее жизни. То, что некогда было пустыней, расцвело у нее внутри; там, где некогда тянулся сухой овраг, излилась могучая река. Сердце пропустило удар, а дефибриллятор, вживленный в грудь, взбрыкнул так, что Мэвис электрически ринулась с табурета, точно вода сквозь затворы шлюза, спеша обслужить этого клиента. Если бы он заказал «стеноломку», [1]она бы просто кончила — да так, что теннисные тапочки содрало бы с мозолей на пальцах; она это знала, она это чувствовала, она этого хотела. Мэвис была романтичной особой.

— Что вам угодно? — спросила она, бия ресницами так, словно у нее за очками колотились в падучей гигантские тарантулы.

Полдюжины дневных завсегдатаев, сидевших у стойки, хором развернулись на табуретах, чтобы узреть источник сей елейной учтивости: никак не возможно, чтобы голос этот принадлежал Мэвис, которая с ними обычно разговаривала в тональности презрения и никотина.

— Я ищу дитя, — ответил незнакомец. У него были длинные светлые волосы, ниспадавшие на пелерину черного дождевика военного покроя. Глаза — фиалковые, а лицо — одновременно жесткое и нежное, очерченное тонко, однако ни возраста, ни жизненного опыта не выдававшее.

Мэвис подкрутила ручку на правом слуховом аппарате и наклонила голову, как собачка, только что цапнувшая свиную отбивную из пластмассы. О как рушатся столпы похоти под бременем глупости!

— Вы ищете дитя? — переспросила Мэвис.

— Да, — подтвердил незнакомец.

— В баре. Среди бела дня в понедельник. Вы ищете дитя?

— Да.

— Какое-то конкретное дитя или сойдет любое?

— Я пойму, когда увижу, — ответил незнакомец.

— Ебала болезная, — подал голос один дневной завсегдатай, и Мэвис в кои-то веки с ним согласилась: от кивка шейные позвонки ее щелкнули, как торцовый ключ.

— Убирайся к черту из моего бара, — сказала она. Длинный лакированный ноготь прочертил маршрут к выходу. — Вали давай. Тебе здесь что — Бангкок?

Незнакомец вперил взор в ее палец.

— Рождество Христово близится, я не ошибся?

— Да, Рождество в субботу, — проворчала Мэвис. — А какая, к черту, разница?

— Значит, дитя мне нужно до субботы, — ответил незнакомец.

Мэвис пошарила под стойкой и выудила свою миниатюрную бейсбольную биту. Он, конечно, симпатяга, но одно это не значит, что его нельзя усовершенствовать куском доброго гикори по макушке. Мужчины: подмигнет, раскочегарит, влажно хлюпнет разок, и моргнуть не успеешь — а ему уже пора отращивать шишки и расшатывать зубы. Мэвис была романтиком прагматичным: от любви — при ее надлежащем применении, полагала она, — бывает больно.

— Вломи ему, Мэвис, — подначил один дневной завсегдатай.

— Какой извращенец вырядится в дождевик на семидесятипятиградусной жаре? — сказал другой. — Я тоже за. По мозгам ему.

У бильярдного стола уже делали ставки.

Мэвис дернула себя за отбившуюся от стада волосину на подбородке и вгляделась в незнакомца поверх очков.

— А ты не желаешь продолжить свои поиски чуть дальше по дороге? — осведомилась она.

— Какой сегодня день? — спросил незнакомец.

— Понедельник.

— Тогда я выпью диетической колы.

— А как же дитя? — уточнила Мэвис, для вескости похлопывая «луисвилльской дубиной» по ладони (больно, как у черта в жмене, только она и глазом не моргнет, дудки).

— У меня есть время до субботы, — сказал прекрасный извращенец. — Теперь же — диетическую колу и батончик «Сникерса». Пожалуйста.

— Ну все, — сказала Мэвис. — Ты покойник.

— Но я же сказал «пожалуйста», — ответил Блондинчик. Несколько не в тему.

Она не стала даже поднимать калитку в стойке, а поднырнула под нее и кинулась в атаку. Тут блямкнул колокольчик, и в салун пробился луч света: значит, с улицы кто-то вошел. Едва Мэвис перенесла вес на толчковую ногу, чтобы уже совсем отправить блондиновы гонады полетать над соседним округом, незнакомец исчез.

— Проблема, Мэвис? — спросил Теофилус Кроу. Он стоял аккурат на том же месте, где только что был незнакомец.

— Черт, куда он делся? — Мэвис заглянула за плечо Тео и обозрела галерею дневных завсегдатаев. — Куда он пропал?

— Бог знает, — ответили те, пожимая плечами а капелла.

— Кто? — спросил Тео.

— Блондин в черном дождевике, — объяснила Мэвис. — Ты не сталкивался с ним в дверях?

— В дождевике? Да на улице семьдесят пять градусов, — сказал констебль. — Уж я бы заметил дождевик.

— Он был извращенец! — крикнул кто-то из глубины бара.

Тео опустил голову и окинул взглядом хозяйку:

— Парень перед тобой обнажался?

Разница в росте у них была почти в два фута, и Мэвис пришлось на шаг отступить, чтобы заглянуть констеблю в глаза.

— Да нет же, черт. Мне нравятся те, кто показывает товар лицом. Этот парень искал дитя.

— Так тебе и сказал? Просто зашел сюда и сказал, что ищет ребенка?

— Точно. Я уже совсем было хотела его поучить…

— Ты уверена, что он не своего ищет? Такое бывает, знаешь ли, — рождественская толчея, дети теряются…

— Нет, он не конкретного ребенка искал, он искал вообще дитя.

— Ну, может, ему хотелось стать кому-нибудь Старшим Братиком, или Тайным Сантой, или еще чего-нибудь… — сказал Тео, являя тем самым веру в доброту человеческую, улик которой у него было от крайне мало до совершенно никаких. — Сделать ему что-нибудь хорошее на Рождество.

— Черт побери, Тео, тупица ты ебанутая, да попа не надо отрывать от алтарного служки фомкой, чтобы понять, что он пацанчику не катехизис на ушко читает. Этот парень — извращенец.

— Что ж, тогда мне, наверное, надо бы сходить его поискать.

— Да уж, наверное, давно уже пора как надо бы.

Тео совсем уже нацелился к выходу, но развернулся к Мэвис снова:

— И я не ебанутая тупица, Мэвис. Не надо со мной так разговаривать.

— Извини, Тео, — ответила хозяйка, опуская «луисвилльскую дубину» в знак искренности своего покаяния. — А чего ты вообще заходил-то?

— Не помню. — Тео подчеркнуто воздел бровь.

Мэвис ухмыльнулась. Хороший он парень, Тео, — дурковатый, но хороший.

— Вот как?