Змия в раю - Леопольд фон Захер-Мазох Страница 5

В Михайловке Сергею всегда становилось благостно на душе, когда он листал там какую-нибудь старинную летопись или осматривал могильные плиты перед возведенной еще четыре столетия назад церковью, читая на них эпитафии. Минувшее по-прежнему продолжало жить здесь. Здешняя природа, как и сами люди, имела приветливый и умиротворяющий характер. Местоположение Михайловки было исключительно гармоничным и привлекательным. Этот пейзаж, радующий глаз, будто сошел с небольшого, законченного полотна Клода Лоррена. [12]В нем не было ничего от меланхолического уныния галицийских ландшафтов, все здесь было лучезарно и весело, солнце, казалось, никогда не заходило над этим дивным краем, а осень никогда не сбрасывала с деревьев лиственного убранства.

Естественно, что в сердце вернувшегося из долгого путешествия жизнелюба здесь пустило ростки и начало расцветать чистое, благородное чувство расположения, причем Сергей даже на мгновение не задумывался, что это чувство может не встретить взаимности. Ибо здесь не было места для боли и неутоленной тоски, здесь нужно было любить, и любить счастливо. Будь Сергей чуточку хитрее или не столь искренним, он первым делом пристальнее пригляделся бы к местечку и его обитателям, а прежде всего к девушке, которая так быстро полонила сердце его. Но у него даже мысли не возникало скрывать свои ощущения, помыслы и желания, и он поклонялся Наталье так, словно это было одновременно его обязанностью и его правом. Как ни странно, хотя все заметили, что он ухаживает за ней, сама она этого не замечала, поскольку в ней не было и следа тщеславия или жеманного кокетства. В своей веселой наивности, в глубокой правдивости своей детской души она совершенно не задумывалась о любви. Наталье даже в голову не приходило, что она чем-то особенно дорога ему, когда он бросал на нее нежные взгляды или с сердечностью брал ее за руку. И она лишь по чистоте помыслов, из простодушной радости жизни летела ему навстречу, когда он появлялся, лишь поэтому дразнила его бесчисленными озорными проделками, когда он бывал в Михайловке, и так настоятельно приглашала снова поскорее приехать, когда он откланивался. Только когда он оказывал ей маленькие знаки внимания, она смущалась, но смущалась от скромности, ибо была воплощением смирения и привыкла слушаться, прислуживать и работать.

Однажды вечером Сергей с ружьем на плече и с черным английским вассерхундом [13]Чернышом шел по саду, когда невдалеке вдруг быстро один за другим прогремели два выстрела. Следом в воздух с громкими криками взмыла стая сорок, и затем среди плодовых деревьев появилась смехотворная карикатура на сарматскую амазонку. Этой, будто с полотен Хогарта [14]сошедшей, фигурой оказалась уже знакомая нам Квита, ключница (по-нашему, экономка), которая обычно проводила свободное вечернее время, расхаживая по саду со старым пистолетом и стреляя сорок, наносивших разнообразный вред урожаю. Высокорослая, поджарая и до невероятности безобразная, она вдобавок была усеяна бесчисленными веснушками и имела ярко-рыжие волосы, так что сейчас в своем зеленом платье она стояла на фоне огненно-золотого заката точно зажженная зеленая восковая свеча или цветок, который в народе называют «пылколюбом».

Навстречу Сергею вышла Наталья и со стыдливой улыбкой приветствовала его.

— Кто эта энергичная дама? — с легкой иронией спросил он.

— Живая сестра вон той, что стоит на гороховой грядке, — ответила Наталья и указала рукой на пугало в обличии крестьянской бабы, усердно размахивающей на ветру толстой палкой, — только с той разницей, что та отпугивает воробьев, а эта — сорок.

— А мне кажется, она скорее выставлена здесь для того, чтобы отпугивать мужчин.

— В этом нет никакой необходимости, — возразила Наталья со свойственной ей непосредственностью, — поскольку я не настолько красива, умна и богата, чтобы привлекать к себе эту породу пернатых хищников.

— Вам все время хочется слышать комплименты.

— Мне? Да что вы, это совершенно не так.

Сергей несколько сконфуженно взял книгу, которую Наталья держала в руке, и взглянул на заглавие. Это был «Айвенго» Вальтера Скотта.

— Ах! И в который раз вы этот роман перечитываете?

— Раз, вероятно, уже в двадцатый.

— Это, похоже, единственная книга, которую вы читали?

— Нет, позвольте, я читала еще «Дон Кихота».

Беседуя, они добрели до садовой беседки и теперь расположились в ней. Сергей заговорил о сокровищах мировой литературы, и ему удалось добиться того, что девушка наконец проявила любопытство.

— Знаете, я буду приносить вам книги, если вы позволите, — в заключение сказал он.

— Большое спасибо, — промолвила Наталья, проглаживая между пальцами лист дикого винограда, — но я не осмелюсь принять их, поскольку это наверняка будет неприятно родителям, а кроме того, у меня не так много времени остается для чтения.

В этот момент, поглядев на землю, Сергей увидел, что Черныш, вытянувшись, лежит перед девушкой, и она водрузила на него ноги.

— Вы так странно ведете себя со мной, — проговорил он, — ах, как я завидую сейчас Чернышу!

Наталья быстро сняла ноги с собаки.

— Не шутите, господин Ботушан, — ответила она, спокойно посмотрев ему в глаза. — В довершение ко всему вы еще надо мной насмехаетесь и заставляете думать всякое… Это несправедливо, в самом деле, несправедливо.

С этими словами она поднялась и потом весь вечер держалась от него на расстоянии. А когда он уходил, даже не пригласила его, как обычно, поскорее навестить их снова. Однако он все же пришел. По собственному почину.

В расцвете юных зорь в тиши олив жила

Красавица…

Чьей главной добродетелью была

Та добродетель, что она от всех таила взоров.

Торквато Тассо. Освобожденный Иерусалим

Люди, которые поддерживали отношения с Меневыми и часто их навещали, имели с ними так много общих черт, что во всех них без исключения, казалось, прослеживалось определенное семейное сходство. Но на самом деле родственником Меневым приходился только господин Богданович, или дядюшка Карол, как имели обыкновение его называть. Он обладал таким же целомудренным, умеренным и миролюбивым характером, как все они, и умел жить так же экономно, не влезая в долги, как Менев. Причем из всех его достоинств миролюбие давалось ему всего легче, поскольку он был по натуре человеком исключительно боязливым да в придачу еще находился под властью гипертрофированной мнительности. Его поместье Хорпынь располагалось лишь в пятнадцати минутах ходьбы от Михайловки, однако он ни за что на свете не пошел бы ночью домой один. Несмотря на оставленные за плечами сорок пять лет земного существования, в этом славном кузене сохранилось что-то от безбородого юнца. Или, сказать точнее, у этого дородного мужчины среднего роста со светло-русыми волосами и усами, с по-мальчишески румяными щеками, была наружность откормленного белого кролика. Его кроличье сердце начинало учащенно биться, стоило летом подуть легкому ветерку, ибо тогда он сразу и самым серьезным образом начинал опасаться, что может разразиться гроза. Появившись первый раз в каком-нибудь доме, он внимательно присматривался, имеется ли на крыше громоотвод, а на окнах — решетки, ибо помимо грома и молнии панически боялся разбойников. Впрочем, собаки тоже внушали ему неприятное ощущение. Стоило маленькой дворняжке, играя, залаять на камень или на кошку, и дядюшка Карол тут же с тревогой спрашивал, своевременно и достаточно ли поят эту милую животинку, поскольку боялся, как бы его не укусила бешеная собака. Между тем мысль, что он может сломать руку или ногу, тоже постоянно преследовала его. И однажды поздно ночью в городе, в одиночестве возвращаясь с какого-то домашнего бала — а дело было зимой в гололед, — он предпочел опуститься на четвереньки и в такой позе добираться до расположенной неподалеку гостиницы, в которой остановился.