Секрет каллиграфа - Рафик Шами Страница 5

Тем не менее с того самого дня Нуре запретили молиться вместе со взрослыми. Теперь она могла обращаться к Богу только из своей комнаты. Хотя чаще всего девочка просто лежала на кровати и смотрела в звездное небо.

Нура с детства заметила, что по праздникам ее отца охватывает какая-то непонятная грусть. Тот, чьим словам внимали в мечети сотни верующих, кого приветствовали на улицах самые уважаемые люди города, а иногда даже прерывали свои разговоры, чтобы спросить его совета, — этот человек каждый раз после праздничной молитвы чувствовал себя несчастным. Нура видела, как после службы отец ковылял к дивану, согнувшись в три погибели, потом опускался на мягкие подушки и всхлипывал, будто ребенок.

Причины она так и не узнала.

Несчастье, как тень, следовало за Салманом с той самой морозной февральской ночи 1937 года, когда он имел неосторожность появиться на свет. Повитуха Халима торопилась. Файза, непоседливая жена дорожного полицейского Камиля, разбудила ее тогда ради своей подруги Мариам и ее первенца. Халима прибыла в маленькую квартирку в плохом настроении и, вместо того чтобы поддержать худенькую двадцатилетнюю роженицу, принялась ворчать и пенять ей на несвоевременные схватки. А потом, словно черт решил вдруг выложить все свои козыри, появилась Ольга, старая служанка богатой семьи Фарах. И маленькая, крепкая Файза перекрестилась, потому что боялась ее дурного глаза.

Усадьба Фарахов находилась сразу за пыльной стеной Двора милосердия, где теснились убогие жилища бедняков.

Здесь дозволялось жить бесплатно несчастным со всего света. Когда-то Двор милосердия представлял собой часть огромного домовладения с роскошным господским особняком и садом. Обширные территории были застроены мастерскими, сараями, амбарами и жильем для прислуги. Более тридцати человек трудились на полях, в коровниках и в господском доме. После смерти бездетных владельцев особняк с садом унаследовал их племянник Мансур Фарах, состоятельный торговец пряностями. Остальные родственники обогатились земельными угодьями и породистыми лошадьми. А Двор милосердия, со всеми его постройками, был передан католической общине, взявшей на себя обязательство принимать туда обездоленных христиан, чтобы, согласно пафосному завещанию, «не осталось в Дамаске ни одного брата по вере, не имеющего крыши над головой». Однако не прошло и года, как торговец пряностями воздвиг необозримую стену, отделившую его дом с садом от остальной части имения, дабы вид голодранцев не травмировал его утонченную господскую душу.

Католическая община была рада заполучить столь обширную территорию в самом центре христианского квартала, однако не дала ни пиастра на ремонт квартир. Поэтому жилье, кое-как залатанное самими обитателями досками, глиной, картоном и листовым железом, с каждым годом все больше ветшало. Кто-то пробовал подретушировать убожество аккуратными горшочками с цветами, однако сквозившее за всем этим уродливое лицо нищеты обнаруживало лживость показного благополучия.

Сам Двор находился в переулке Аббара, неподалеку от Восточных ворот. Тем не менее горожане рассматривали его как особую, изолированную часть Дамаска, словно над ним тяготело проклятие. Деревянные ворота бедняки давно уже пустили на дрова, оставив только каменную арку, однако ни один житель переулка не входил добровольно в эти владения нищеты. Их обитатели оставались в Дамаске чужаками. Двор милосердия походил на деревушку, перенесенную бурей в город со своего законного места где-нибудь на краю пустыни, со всей ее пылью и грязью, убогим населением и тощими бездомными псами.

Отец Салмана прибыл в Дамаск из Хабаба, маленького христианского селения на юге. Он искал здесь работу, и дальний родственник помог ему получить большую комнату во Дворе милосердия. Вторую, меньшую, отец Салмана отвоевал в кулачном бою с конкурентами, которые хотели занять помещение еще до того, как тело его бывшей владелицы предали земле. Каждый из претендентов явился со своей историей и неуклюжими доказательствами того, что именно его умершая хотела видеть своим единственным наследником, дабы душа ее упокоилась с миром. Иные называли ее своей дальней родственницей. Другие утверждали, что она осталась им должна. Однако одного взгляда на руки этих проходимцев было достаточно, чтобы понять, что они никогда не прикасались к деньгам. Когда же все истории слушатели признали лживыми, страсти накалились и в ход пошли кулаки. И здесь уж отец Салмана не знал себе равных. Одного за другим отправил он соперников в нокаут, а потом и обратно домой с пустыми руками.

— Ну а дальше твой отец сделал дверь между двумя комнатами, и теперь у вас есть двухкомнатная квартира, — рассказывала Салману Сара.

Дочери Файзы было известно все, недаром называли ее Сарой Всезнающей. На голову выше и на три года старше Салмана, она еще в детстве имела репутацию умной девочки и танцевала лучше всех своих сверстниц.

С Салманом она познакомилась случайно. Ему было восемь или девять лет, когда он пришел к ней домой, чтобы позвать на улицу поиграть, и впервые увидел, как она танцует. Салман так и застыл в дверях, а девочка долгое время ничего вокруг не замечала, занятая своим делом. И лишь смущенно улыбнулась, поймав наконец взгляд соседа.

Позже она часто танцевала для него, когда ему бывало грустно.

Тогда они с Сарой отправились на Прямую улицу, где девочка купила себе эскимо за пять пиастров. Она разрешила и Салману лизнуть лакомство, но запретила откусывать. Так они и стояли на повороте в свой переулок, лизали мороженое и наблюдали за кучерами, грузчиками, лошадьми, ослами, нищими и лоточниками, которые в этот час толпились на Прямой улице.

Наконец, когда от эскимо осталась лишь голая деревянная палочка да приятный холодок во рту, дети заторопились домой. И тут дорогу им преградил рослый мальчишка.

— Я хочу поцеловать тебя, — сказал он Саре, не замечая Салмана.

Та содрогнулась от отвращения.

— Пошел прочь! — закричал Салман, встав между ней и верзилой.

— Уйди, комар, не то раздавлю! — ответил мальчишка, отодвигая его в сторону и хватая Сару за руку.

Но Салман прыгнул ему на спину и укусил за правое плечо. Великан завопил и отбросил его к стене. Тут Сара тоже закричала, да так громко, что привлекла внимание прохожих. Мальчишка скрылся в толпе.

У Салмана кровоточил затылок. Его отвели в аптеку Иосифа, что на перекрестке Кишле. Иосиф закатывал глаза, осматривая место удара, а потом перевязал пострадавшему голову, не взяв с него ни пиастра.

Рана, вообще-то, оказалась пустяковой. Но, провожая Салмана из аптеки, Сара смотрела на него влюбленными глазами. Так они и шли до самого дома, взявшись за руки.

— Завтра я обязательно дам тебе откусить, — пообещала Сара на прощание.

Ему же больше всего на свете хотелось, чтобы она еще хоть раз станцевала только для него одного. Но попросить об этом Салман так и не решился.

А теперь вернемся в ту злосчастную февральскую ночь 1937 года, когда старая служанка Ольга, словно по велению дьявола, появилась в квартире роженицы. Она прибежала в халате и тапочках, чтобы срочно позвать повитуху к своей госпоже, у которой уже отошли воды. Миловидная акушерка, не утратившая к сорока годам свежести лица, вот уже несколько месяцев пользовала болезненную супругу торговца пряностями, получая за каждый визит больше, чем могли бы дать ей и десять семей бедняков. Ольга непозволительно громко кричала, что повитуха хочет бросить ее госпожу в самый ответственный момент, а потом повернулась и, шаркая ногами, побрела прочь, бормоча себе под нос проклятия в адрес «неблагодарной черни». Файза послала ей вслед парочку заклинаний, из тех, что очищают воздух после визита подобных персон.