Толмач - Михаил Гиголашвили Страница 5

– А что после отказа он может еще предпринять, кроме бегства? – поинтересовался я, тоже собирая бумаги.

– В принципе, он может нанять адвоката и обжаловать отказ. Тогда дело пойдет по судам. А если он просто сбежит?.. И в мафию какую-нибудь пойдет?.. Опыта убивать у него явно хватает. И вот, одним преступником больше. Как будто своих нет?! А мы, вместо того чтобы его тут же отправить назад – в Россию, в Польшу, в Литву, к черту-дьяволу на рога – сейчас ему временный трехмесячный паспорт беженца выпишем. А когда некоторые трезвые люди предложили беженцев, до решения их вопроса, в закрытых помещениях держать (как это, кстати, почти всюду и делается и что вполне логично: мы же не знаем, что это за люди), то эти желторотые зеленые политики такой писк подняли, что в Брюсселе откликнулось: ах, опять лагеря на немецкой земле, сортировка людей, государство-тюрьма!..

Он возбужденно задвигался на стуле:

– Как всегда: масса слов и капля дела. Вот и сидим со связанными руками… Эх, да что говорить… Я сейчас отдам запись на распечатку, а вы потом переведете ему протокол. Таков закон. Конечно, надо, чтобы все было по закону. Только тем, наверху, легко эти законы издавать, а вот выполнять их тут, внизу, ох как трудно!.. Не хотите ли кофе? Вам полагается оплаченный перерыв в полчаса. Сейчас оформим ваш обходной… – И он, прежде чем встать, отметил время конца интервью.

Вместе со Шнайдером я спустился в небольшой кафетерий. Нам встретилась миниатюрная дамочка с узкими глазами и черными жесткими волосами; она вела куда-то хилого, молчаливо-испуганного монголоида.

Шнайдер представил ее:

– Это коллега Хонг, переводчица с вьетнамского.

Прошелестела молодежь. С папками в руках они торопились по коридору, спорили о каком-то вопросе, кем-то не вовремя заданном.

– Стажеры-юристы, практику у нас проходят, учатся.

За столиком Шнайдер, выпрямив спину, осанисто оглядываясь и тщательно размешивая в чашке сахар, кратко обрисовал положение вещей:

– За десять лет работы мне тут еще ни разу не встретился человек, которого бы действительно политически преследовали. Такие люди до нас просто не доходят. Они или в тюрьмах, или в подполье. А к нам бегут все, кому не лень. А потому, что есть эта пресловутая и весьма сомнительная 53-я статья, очень расплывчатая: «никого, кому на родине грозит смерть, нельзя выслать из страны»…

– Смерть грозит всем и всегда.

– Вот именно. Судите сами: в прошлый раз у меня сидел больной из Танзании. Вторая стадия СПИДа, весь в лишаях, язвах, героинист, а отослать нельзя, потому что у себя дома он не может купить лекарства против своей болезни (в его стадии на это требуются сотни тысяч в месяц), и, таким образом, его ожидает верная смерть. А в Танзании восемьдесят процентов населения заражено, между прочим. Что же теперь, Германия во всемирный госпиталь для наркоманов и педерастов превратиться должна? Или своих мало? Из-за демагогии, лизоблюдства и страха: «Что скажут в Америке? Что скажут в Брюсселе?» – стали как мусорное ведро, как европейская помойка, куда все дезертиры, убийцы и преступники лезут, а мы ничего сделать не в состоянии… Силы-то есть, но руки связаны глупыми приказами. Слава богу еще, что африканцы больше во Францию сдаются, потому что французский знают.

– Но и сюда добираются. Орут, будто в Сахаре, – поддержал я его, вспомнив, как вчера в автобусе группа негров с таким оживлением хлопала друг друга по плечам и спинам, словно они только что победили воинов из соседнего буша и теперь готовы полакомиться печенью поверженных врагов; аккуратные седые немецкие старушки в завивках, буклях и золотых очках пришли в тихое возмущение – покачивание голов, бормотанье: «Armes Deutschland!..» [4],трагическое смотрение в окно, – но негров это не беспокоило: расположившись на сиденьях в полулежачем состоянии, они продолжали делиться новостями из саванны, поминутно взрываясь хохотом и нанося обоюдные неистовые шлепки по всем частям тела.

Шнайдер качает седой головой:

– Знаете, был такой фокусник Гудини, который мог за секунду наручники снять и спастись. Мы не Гудини, и наручники с нас снимут только тогда, когда создадут законы, а не расплывчатые абстрактные формулы. А до этого будем вот так слушать всякие небылицы и гадать, убийца он или маньяк, сбежит он или будет ждать депортации, что маловероятно. А этот сегодняшний… Мне кажется, он вообще не русский… Русские разговорчивы и приветливы, помногу говорят, а он угрюм и зол, что-то гавкнет и замолкнет. На северянина похож. Наймит из Балтии, наверное… Они стрелять умеют, мой отец их лучшими стрелками называл. Кстати, вам известно, что в Европе наиболее склонны к самоубийству венгры и литовцы?.. Одни, видимо, слишком импульсивны и эмоциональны, а другие, наоборот, от чрезмерного спокойствия. Оттуда он, как вы думаете?..

– Трудно сказать. А что, только такие убийцы и дезертиры сдаются?.. Женщин красивых нет? – увел я на всякий случай разговор от Балтии.

Шнайдер хитро и быстро улыбнулся:

– О!.. И женщины бывают!.. Вот недавно, – он понизил голос и исподтишка огляделся, – одна красавица белоруска попалась. Ну просто на обложку журнала! Удивительной красоты лицо! Изящество, шарм, холеность. Вот рассказывает она, как мучилась, терпела, голодала, а когда переводчик вышел за кофе, вдруг рукой просит, чтобы я диктофон выключил, а сама мне жестами показывает: мол, делай со мной что хочешь, я твоя, лишь бы все о’кей было. И спешит, чтобы успеть: вначале на меня показывает, потом на себя, а потом ручки складывает под щеку – мол, вместе спать будем. А когда я брови поднял, она такие жесты откровенные в ход пустила, что не по себе стало… И на диктофон не забывала показывать: мол, не просто переспать, а чтоб и дело ее сделалось. И смешно и грустно. Что же там творится, если даже такие женщины бегут?.. Да, подобную красоту у нас тут на руках носили бы… Супружество обеспечено.

– Ну и надо принять, ради улучшения эстетической обстановки. Чем больше красавиц – тем приятнее жизнь, – пошутил я.

– И я того же мнения, – зажмурился Шнайдер, а я подумал, что, может, красавица старалась не зря.

Потом мы вернулись в кабинет. Протокол уже был перепечатан, и я перевел его Витасу. Он безучастно кивал, глаза его потухли. Когда с формальностями было покончено, Витас, спрятав за пазуху свой временный паспорт, в коридоре невзначай поинтересовался, как тут братков найти, а то скучно очень – ни баб, ни картишек, ни хоботок в водяре запятнать, тоска смертная. Где искать братков, я не знал, но он все равно поблагодарил меня за добрые советы, которые я ему давал:

– И буд-дь здоров, браток, уд-дачи тебе нах-х-ху…

Я попрощался с Бирбаухом и вышел из здания. Вот и переводчик Хуссейн идет к своей машине. Нам было по пути. Оказалось, Хуссейн все утро переводил двум курдам из Ирака, старикам, которые, по их словам, пешим ходом перешли пустыню, перевалили через горы в Турцию, оттуда в трюме корабля приплыли в Италию и оттуда, где на поездах, где пешком, где ползком, пробрались в Германию.