Слезинки в красном вине - Франсуаза Саган Страница 5

И вот как-то весенним днем, катаясь верхом по сельской местности в сопровождении своего верного доезжачего, она неосторожно пожаловалась этому человеку низкого происхождения. Тот ее понял плохо либо же слишком хорошо, и красивый, молодой Серж Олевич, отставной поручик первого Гвардейского полка, в свои двадцать пять лет оказался обманут собственной пятидесятилетней супругой, изменившей ему с егерем-мужланом. Не зная всего этого, он все же вновь обрел осенью некоторый румянец на щеках, а в первое воскресенье октября после большой мессы в церкви Святого Иоахима вышел под руку со своей супругой. Исхудавший, но спасенный.

И действительно, после двух месяцев отдыха, белого цыплячьего мяса и портвейна Серж Олевич полагал себя спасенным. Ханнетта мирно спала подле него, ее мощное дыхание порой колыхало балдахин, но не предвещало тех бешеных натисков, о которых он еще хранил жуткие воспоминания. Порой он даже задавался вопросом, не пригрезились ли ему эти ночи, подобные катаклизмам, эти ужасающие единоборства, что подчас сбрасывали его с ложа. Вспоминая об этом, молодой человек молча крестился в темноте, поскольку той зловещей весной бывали моменты, когда он предпочел бы вновь увидеть несущегося на него по тропинке кабана, нежели Ханнетту в ночном наряде, ласкающую его глазами, стоило им лечь. Молодожены собирались вернуться в Вену, и теперь, оправившись от своей немочи, молодой человек даже подумывал без отвращения о банальной интрижке с какой-нибудь балериной из Оперы. И молча убеждал себя, что выберет нечто легкое, бесплотное, полупрозрачное, воздушное… Все эти эпитеты следовали чередой один за другим, прерываясь, лишь когда стонущее содрогание постели свидетельствовало, что Ханнетта повернулась во сне. Впрочем, его дорогая женушка, едва миновало первое исступление, осталась все такой же нежной и любящей и даже не настаивала, чтобы он сопровождал ее в изнурительных скачках.

Тем не менее ему не без труда удалось убедить супругу, что пора вернуться в столицу. Там, уверял он ее, они будут устраивать чудесные прогулки в лесу Шпрау, и она вполне найдет немало дворян, тоже увлеченных этим благородным спортом и готовых сопровождать ее верхом. Неосторожный Серж Олевич говорил все это в совершеннейшем простодушии. Он не знал, что у изнеженных и пресыщенных жителей Вены не было ни хладнокровия, ни горячей крови тюрингских крестьян, а потому побуждал свою супругу к голоданию.

Первый же бал, устроенный молодой четой, привлек все, что имелось в Вене благородного и блестящего. Однако ни богатство жены, ни уверенность, что гостей ждет хорошая музыка и хороший стол, все-таки не могли соперничать с невиданной прежде несообразностью этого союза. Вечер прошел довольно весело. Серж Олевич гордо красовался в своем черном фраке, хотя приглашенные не без ехидства заметили, что баронесса фон Тенк весь вечер неотступно преследовала своего нового родственника в каждом углу. Тем временем Ханнетта, расцветшая и словно порозовевшая под своим загаром, мощно вальсировала. Старый барон Турнхау, с годами ставший немного хлипким, опрометчиво пригласил ее на вальс и в какой-то миг обнаружил с тревогой, что его ноги, равно как и монокль, летят по ветру параллельно паркету. Это успело вызвать ухмылки нескольких насмешников, прежде чем Ханнетта осторожно опустила своего кавалера возле глубокого кресла.

Честно говоря, на веселость Ханнетты было приятно смотреть. Среди хрупких и полупрозрачных венских графинь, еще больше побледневших за лето, которое провели в тени, она резко выделялась своими красными щеками, мощной шеей и раскатистым хохотом, более уместным на охоте. Время от времени она бросала на Сержа Олевича влюбленные взгляды, которые тот возвращал ей; в конечном счете, это производило приятное впечатление. Кое-кто из великосветских вдовушек или ревнивых с рождения молодых женщин да записных злословцев позволил себе ироничные комментарии; но в целом можно сказать, что первый бал Олевичей увенчался успехом. Тем не менее некоторые из благородных гостей, повальсировав с хозяйкой дома, остаток вечера блуждали с сомнением на физиономиях, время от времени останавливались, недоуменно или оторопело хмурились, потом, пожав плечами, двигались дальше.

«Богом клянусь! – говорил себе под нос, например, барон Корнелиус фон Штрасс. – Богом клянусь! Мне показалось… Возможно ли, чтобы эта бедняжка Ханнетта, такая набожная, хладнокровно попросила меня меж двумя фигурами польки… завалить ее? Хотя слово, которое мне послышалось, было еще хуже!»

«Богом клянусь! – бормотал в свой черед ученейший д-р Цименатт. – Надо быть сумасшедшим, чтобы поверить, будто рука Ханнетты в самом деле ощупывала меня под фраком!..» Эти ошарашенные господа не осмеливались поделиться друг с другом своими впечатлениями, тем более что их жены изумлялись сообща. «Черт знает что! – судачили они между собой. – Целомудренная Ханнетта, едва выйдя замуж, спешит изменить своему мужу!..» Говоря это, они вздыхали, поскольку венских прелестниц весьма печалило уже то, что такой красивый и элегантный мужчина навсегда связал себя со столь странным созданием.

И верно, по возвращении Серж Олевич без всякого труда мог выбрать себе любовницу среди самых красивых и вожделенных женщин столицы. Однако вопреки всем законам жанра он оставался бесстрастен и с каменным лицом выдерживал самые красноречивые взгляды. Зато его супруга, словно начисто позабыв из-за своего долгого пребывания в деревне правила приличий, почти открыто, с грубоватым простодушием заигрывала со всеми попадавшимися ей знатными венцами, будто собиралась затащить в свою постель каждого обладателя панталон. «Не стоит понимать ее буквально», – говорили вокруг; однако именно это сделал юный Алоизиус фон Шиммель как-то декабрьским вечером.

Отпрыск очень древнего рода, но несколько дегенеративный, что, быть может, объясняло одновременно его туберкулез, близорукость и путаницу в мыслях, молодой Алоизиус в свои двадцать семь лет казался семнадцатилетним. Семья поселила его в Вене, чтобы пообтесать и привести в чувство, почти десять лет назад, но с тех пор никто никогда не видел его иначе, кроме как за фортепьяно. Он был угрюм, обидчив, ребячлив и обладал, помимо щуплого тельца, густой кудрявой шевелюрой того же огненно-красного оттенка, что и у Ханнетты. Высокомерно отвергнув ранее благосклонность нескольких венок, прельстившихся его состоянием, он вдруг словно очнулся, увидев в темном дереве своего фортепьяно отражение чьей-то головы, не уступавшей цветом его собственной. Алоизиус оторвался от клавишей и захотел станцевать, что делал в своей жизни всего шесть раз, в десятилетнем возрасте. И тут все увидели, как Ханнетта Олевич сграбастала этого заморыша за талию и оба закружились в бешеном вихре, который неизбежно напомнил несущуюся под улюлюканье свору; короче, тем вечером все увидели образование «рыжей парочки», как их впоследствии ядовито прозвали.

До чего же велик был контраст между отменным здоровьем румяноликой наследницы фон Тенков и хилостью бледного отпрыска фон Шиммелей! Казалось, единственное, что их объединяло, была пламенеющая рыжеволосость, но очень скоро они обнаружили и другие точки соприкосновения. Ханнетта была счастлива открыть кому-то другому – после того как открыла их сама – услады любви. Алоизиус же, укрощенный, растормошенный, обласканный, растертый скребницей и насильно питаемый, начал в противоположность Сержу набирать некоторую силу. По утрам видели, как гордая Ханнетта мчалась верхом по аллеям леса в сопровождении своего пианиста. Вечером они объединялись за партитурой или у камелька. Что касается ночи, то через некоторое время уже никто не сомневался, на что они ее употребляли. Между этими двумя пламенеющими головами пылала настоящая страсть. А Серж Олевич по-прежнему и ухом не вел.