Ностальгия - Мюррей Бейл Страница 5

Два стула остались пустыми и мало-помалу начинали раздражать присутствующих. Практически каждый бросал взгляд в их сторону — и вроде как смущался; кто-то хмурился и снова оглядывался, пытаясь вспомнить, кого не хватает. Иные нервно вертели в руках вилки. Снаружи совсем стемнело. Те, кто нетерпеливо ерзал на стульях, похоже, думали, что официанты явятся только тогда, когда вся группа будет в сборе, — путешественники они вечно изнывают от голода.

В столовую вбежал Джеральд Уайтхед, а с ним — человек помоложе, в старой армейской куртке американских ВВС (тропический вариант).

Они поспешно сели. Джеральд покаянно покивал соседям и, видя, что прочие взирают на него с интересом, опустил голову. Все, очевидно, решили, что эти двое — вместе, но тот, что помоложе, протянул руку и представился: Джеймс Борелли. Борелли! Итальянец? Вот и вилкой помахивает совершенно по-итальянски. Одновременно Джеральд принялся тыкать в переносицу указательным пальцем, поправляя очки. Шейла и миссис Каткарт заметили в его руке нечто странное: добавочный палец, на той стороне, что связана с рассудочной, нетворческой частью головного мозга.

Все быстро попривыкли к этой странности и привычке тыкать себя в переносицу (по семь-восемь раз в минуту) и переключились на Борелли. Едва за тридцать, а уже — при трости. Сейчас трость висела на спинке стула. Глаза у него симпатичные, проницательные такие. Обсуждая с Джеральдом, что они видели снаружи, он поймал на себе взгляд Луизы Хофманн — и улыбнулся ей открытой, неспешной улыбкой.

По всей видимости, Джеральд Уайтхед почувствовал, что на него смотрят. И тоже поднял глаза.

Гэрри Атлас тут же воспользовался шансом.

— Представляете, вы на экран не попали! А мы тут теперь все — звезды, — сказал он, обводя комнату взглядом, — верно?

— Да, к нам киношники приходили, — покивала миссис Каткарт со своего конца стола.

— Ага.

— Шестнадцатимиллиметровка, — пояснил Кэддок.

— Французское телевидение, — раздалось несколько голосов одновременно, и все выжидательно воззрились на Борелли.

— Мы-то сами так ничего небось и не увидим!

Джеральд Уайтхед сосредоточенно разглядывал собственные руки — что, впрочем, не мешало ему прислушиваться.

— У меня просто сердце оборвалось, — шепнула Шейла миссис К. — А вот вы — молодец. Все им рассказали в подробностях.

— На вашем месте я бы этого не пил, — предостерег Дуг.

— Дуг прав. — Миссис Каткарт повернулась к Борелли. — Понос прохватит.

— Пустяки. Жизнь не такая уж и длинная.

— Вы в путешествиях запором не страдаете? — поинтересовалась Шейла, наклоняясь вперед. — Я — да.

— Спасибо, шеф, — поблагодарил Дуг официанта. Начали наконец разносить тарелки.

— Обожаю французский язык, — щебетала Луиза Хофманн. — Так сидела бы и слушала — с утра до ночи!

— Да ты ж ни слова по-французски не понимаешь, — обернулся к ней муж.

Луиза собиралась было запротестовать, как вдруг в столовую ввалилась пресловутая съемочная группа и, громко переговариваясь, расселась за соседним длинным столом.

Просвещая Борелли, Гэрри Атлас ткнул указательным пальцем:

— А вот и они, киношники-то.

И больше о съемках речи не было.

— Не могу это есть. — Каткарт отодвинул тарелку. — Это что-то вроде ямса, да? А вы, народ, что скажете? — кинул он клич с одного конца стола до другого.

— Точно! — покивал Атлас с набитым ртом. — Говяжий бифштекс — наше все!.. Ну да ладно, пробьемся! Сами знаете, в чужой монастырь да со своим уставом…

— Я что угодно слопаю, — шепнула Саша, наклонившись к Вайолет. — Хоть лошадь, если на то пошло. Ух, до чего ж я голодная!

— Да ты вечно голодная, — отозвалась ее подруга, глядя в сторону.

— И пиво у них — чисто моча, — не унимался Гэрри. — Нашему в подметки не годится. Вы уже попробовали?

— Вы вегетарианец? — полюбопытствовала миссис Кэддок.

Норт кивнул.

— Мы тоже, — улыбнулась она.

Норт откашлялся.

— Да-да, такова наша диета — безвредные животные с замедленной реакцией.

— Никогда об этом не думала в таком свете. — Гвен снова блеснула зубами и обернулась к мужу: — Леон, ты слыхал?

Норт нахмурился. Вообще-то он имел в виду немного другое.

— Слоны, — подтвердил Кэддок, — съедают от восьмисот до тысячи фунтов травы в день. И весят при этом до семи с половиной тонн. Слоны африканские — и самки, и самцы — имеют бивни.

— До восьми с половиной тонн, — мягко поправил доктор Норт.

— А наши официанты босиком расхаживают, вы только гляньте! — возвестила миссис Каткарт. И поцокала языком.

А официанты, между прочим, понимали по-английски.

— Ох, боже ж ты мой! — растерянно вздохнула Шейла.

Она заказала чай, а ей принесли кофе. Шейла огляделась по сторонам — и решила выпить, что дали.

— Угадайте, что я видел?

Снова Гэрри Атлас с блиц-опросом: заговорщицки подался вперед, аж на шее вены вздулись.

— Угадайте, что я видел на самом конце трамплина? — Он по очереди оглядел всех и каждого. — Кто-то вырезал на доске — ножом или чем-то в этом роде: «Дон Фрезер». Прям так и написано! А в скобках: «Авст.».

— Австрия? — предположил Борелли.

— Это ж наша спортсменка! — закричал Каткарт со своего места.

— Точно! — кивнул Гэрри.

— Мы здесь не первые, — хихикнула Саша, наклонившись к Вайолет.

— С ней мало кто потягается, — подхватил Дуг. — Римскую Олимпиаду тысяча девятьсот шестидесятого года помните?

— Первая женщина, проплывшая стометровку меньше чем за шестьдесят секунд, — добавил Кэддок. — Вольным стилем.

Мимо стола прошел незнакомец, запомнившийся по бассейну, — однако остановиться не остановился. Просто просигналил большими пальцами — поприветствовал, стало быть.

Норт закурил небольшую сигару и глянул на часы.

В беседе возникло затишье: все внезапно осознали, где находятся — и как далеко забрались.

— А вы раньше за границей бывали?

Саша покачала головой.

— Нет, я в первый раз.

Прямо внизу мерцал бассейн, подсвеченный голландскими подводными лампами: ультрамариновая полоса, понижающаяся до холодной темноты в дальнем конце. Свечи и лампы в гостиной струили лучи, и в круговерти изменчивых отблесков водная гладь словно раскачивалась, а причудливо искривленный прямоугольник трамплина парил в невесомости. И доска, и кафель вокруг были по-прежнему испещрены лужицами. Чуть дальше окаймляющая лужайка тонула в тени и многозначности: черная, да не вполне — черная Рейнхардтовой [8]чернотой. Из окна столовой можно было видеть, как над стеной маячат гигантские силуэты — свидетельства новых построек — большого города и вспыхивают проблесковые маячки. Приглушенный шум снаружи окончательно стих: ни отдаленного шороха колес, ни даже гудка запоздалого автомобиля или велосипедного звонка. Час был поздний, но остекленная стена успешно корректировала помехи. Казалось, весь континент вдруг сделался необитаем.