Дурные мысли - Лоран Сексик Страница 5

Я убежал, гонимый страхом, не задумываясь, что пугает меня сильнее: весть о маминой супружеской неверности или доказательство моих способностей. Ужасная уверенность билась в мозгу, словно зловещая птица. Нужно немедленно бежать из местечка. Иначе меня ждет участь дяди Беньямина.

Я вновь вижу, как слезы текут из глаз моей матери, — нескончаемый поток, которым изливается горе, переполнившее душу.

Я подхожу к ней, низко опустив голову.

— Мама, — говорю я шепотом, — время пришло. Я умею читать мысли посторонних.

Мамины мысли — как крики утопающего, которому никто не придет на помощь. Мне хочется стать на колени, чтобы принять на себя этот водопад печали. Или поцеловать мамины глаза. Или еще как-нибудь запечатать источник горя. Но что делать, если причина этого бедствия — во мне самом?…

Отныне я — Натан Проклятый.

На следующую ночь, уже под утро, отец разбудил меня, ласково проведя рукою по лбу. Час пробил.

— Натан, вставай!

Я забился поглубже под одеяло.

— Ты написал письмо? — сдавленным голосом спросила мама.

— Запечатал. Лежит на столе.

— Ты уверен, что иного выхода нет?

Отец долго молчал, а потом снова потормошил меня, повторяя:

— Натан, вставай!

Меня одели как можно теплее. Дали тысячу советов и наставлений. Приготовили тяжелую сумку, набитую едой. На столе разложили большую карту, на которой черной линией был прочерчен маршрут, а красные крестики отмечали этапы пути. «Здесь, — объяснял отец, — тебе нужно будет нанять извозчика… Тут ты сядешь на поезд… Потом пойдешь пешком вот сюда… Ты уж прости, денег у нас маловато». Мне предстояло пересечь пол-Европы. А ведь еще вчера мама вздрагивала при мысли, что мне нужно перейти главную улицу.

Папа дал мне список людей, у которых я могу остановиться. Здесь меня примет дядя Боргтен. Там мне предоставит кров кузен Минх. На одной из остановок мне не к кому было обратиться, и отец гордо сказал: «Я уверен, ты сам со всем справишься!» Мама сразу же отчетливо представила, как меня пожирает стая свирепых волков.

Название города Вены на карте было обведено большим красным кружком.

— Твой путь ведет сюда, — сказал папа. Он взял маму за руку и прошептал:

— Так нужно. Для него, для нас…

Мама зарыдала еще пуще.

— Адрес написан на этом конверте, — продолжал он. — Берггассе, 19; насколько я знаю, очень красивый дом. Отдай это письмо тете Марте — это двоюродная сестра мамы, добрая женщина, она тебя примет, как родного. Про ее супруга говорят, что он суров, но справедлив. Это знаменитый и всеми уважаемый ученый. Не вздумай вести себя с ним, как с Гломиком Всезнайкой. Он — единственный во всем мире, кто может тебя излечить. Делай все, что тебе скажут. Старайся сосредоточиться. Будь терпелив. И когда он тебе поможет, ты сможешь вернуться к нам — исцеленным.

— Аминь, — едва слышно прошептала мама.

Потом были еще объятия на пороге дома, причитания, молитвы, потоки слез, немножко улыбок. Я уходил, возвращался, уходил снова.

Мама умоляла папу не отпускать меня. Но время поджимало. Мне нужно было уйти из дому до восхода солнца. А туман мало-помалу рассеивался. Последние объятия — и я шагнул в снег за порогом. Но папа догнал меня. И в первый и последний раз услышал я от него: «Я тебя люблю!» — тихий выдох, растаявший в воздухе.

Я хорошо помню, как шел по местечку, кутаясь в пальто, как стыли руки в шерстяных перчатках, как замерзали слезы на холодных щеках. Кое-где уже шел дым из труб. В окнах загорались, огоньки свечей. Хныкали младенцы. Где-то хлопнула открывшаяся дверь. Кто-то темным силуэтом прошел мимо. «Главное, не оглядывайся», — наставлял меня отец. Кто знает, быть может, убийца Мишкаль и Беньямина поджидал меня за поворотом, с ножом в кулаке?

Дома попадались все реже, дорога стала шире, Несколько коров пытались выгрести из-под снега жухлую траву. К городку, где жила Мария, я подошел целый и невредимый. Сделал крюк, чтобы пройти мимо дома моей воображаемой нареченой, надеясь ее увидеть. Я уже был возле самого забора, когда огромный пес с жуткой пастью выскочил из своей будки. Я пустился наутек что было сил, зверюга — за мной. Вскоре я уже слышал его дыхание за спиной. Значит, дни мои окончатся в волчьей пасти. Мое растерзанное тело найдут на лугу. Мои странствия закончатся, едва начавшись, и остается мне единственное слабое утешение, что если псина притащит одну из моих конечностей своей хозяйке, она, может быть, будет хранить ее как память.

Я резко остановился и обернулся. Зверь застыл как вкопанный; мы стояли лицом к лицу, глядя в упор друг на друга. Пес пригнулся, оскалился. Его рычание отдавалось в моих ушах. Сейчас набросится, разорвет… Последняя мысль моя была о Марии. Я представил, как она, улыбаясь, держит меня за руку. И вдруг пес расслабился. Слюна больше не капала с его клыков. Из взгляда исчезла враждебность, рычание смолкло. Он подошел ко мне, потерся о мою ногу, лизнул руку в перчатке, приветливо махая хвостом, после чего повернулся и ушел, тяжело дыша. «Боже пресветлый — подумал я, опустившись в изнеможении на замерзшую землю, — он тоже умеет читать мысли!»

Нашего местечка уже не было видно за легкой дымкой. Как ни странно, моя печаль развеялась. Значит, верно говорят: «С глаз долой — из сердца вон»? Шагать было легко, котомка за плечом не тяготила меня. Теперь я был Марко Поло — или нет, скорее Давид Копперфильд: с таким именем он наверняка тоже был евреем. Весь мир, да что там, десятки миров ждали меня за поворотом дороги. Я встречу мудрых ученых, великих воинов, прелестных женщин. А когда возвращусь — исполненный разнообразной мудрости, истинный покоритель жизни, — люди меня зауважают. Гломик Всезнайка не будет больше дергать меня за уши, Мария станет влюбленно расспрашивать о тонкостях половых отношений. Мы с мамой вновь начнем прогуливаться по полям и лугам. Все станет как прежде…

Я так и не вернулся.

Я никогда уже не вернусь.

Все поглотила пучина времени — все, кроме слабых фитильков воспоминаний, которые мерцают, истлевая. Мы возвращаемся из школы. Мама звонко хохочет, прыгает по квадратикам «классов», которые я начертил мелом. Я протягиваю ей руку, неуклюже подражаю ее движениям…

Увы, мои воспоминания — это вид, который вот-вот вымрет, хоть в Красную книгу заноси. Память порой шалит, приходится выдумывать. Я представляю, как становлюсь рядом с нею в трудный час. Мы идем бок о бок сквозь снег и мороз. Я пользуюсь чудесным даром, которым она меня наградила, чтобы спасти ее от жестоких нападок мира.

Однако меня не было рядом, когда это было ей так нужно. Я ушел прежде, чем орды варваров сорвались с цепи.

Для чего же тогда я остался жив?

Сорок дней и сорок ночей длился мой поход. Я мог бы, наверно, справиться и за двадцать, но на каждом этапе то ошибался дорогой, то проезжал мимо нужной остановки, не в силах оторвать взгляда от какой-нибудь пары ножек. Всему виной мое проклятое легкомыслие и неукротимое желание увидеть то, что у женщин между ногами!